Странствия Лагардера - [9]

– Да что я, сам не вижу? – прервал его Паспуаль. – Но разве плохо понежиться дома, в объятиях…

– Дьявольщина! Обними-ка ветер, голубь мой… против любви это такое же хорошее лекарство, как и против вражды…

Мастера фехтования расхохотались: они были квиты.

В отряде Лагардера шутки имели больший успех, чем в от­ряде принца Гонзага.

Они скакали уже несколько часов, оставив позади немало лье, но впереди не было ничего, кроме тьмы и безмолвия.

Лагардер пришпорил лошадь, которая выбивалась из сил и начинала сдавать.

Всадник, чувствуя, что она все чаще осекается, с тревогой спрашивал себя, как поступить, если животное падет.

Конечно, он мог бы взять коня у Кокардаса или Паспуаля, но это означало бы лишиться верной руки и грозной шпаги. Когда бойцов всего трое, каждый на счету, и, хотя Лагардер один стоил двенадцати, это была бы большая потеря.

Нет, даже если ему досталась жалкая кляча, она должна превзойти себя и превратиться на эту ночь в чистокровного скакуна!

Он кольнул животное в пах острием шпаги. Лошадь взви­лась и прибавила ходу, роняя хлопья пены с уздечки.

– Быстрее! Быстрее! – закричал Лагардер своим спут­никам.

Уже занималась заря. Анри почти не видел дороги, однако, наклонившись, он сумел различить оставленные на земле следы кареты и лошадиных копыт.

Когда же он выпрямился, то разглядел впереди, в несколь­ких метрах, веревку, преграждавшую путь; она была крепко привязана к двум деревьям на высоте груди всадника.

Лагардер снова кольнул животное, погрузив острие шпаги в круп коня на целых три сантиметра, и перемахнул через эту смешную преграду.

Но прежде чем он успел повернуться, чтобы перерезать ве­ревку и предупредить своих спутников, те с размаху врезались в нее.

Кокардас с Паспуалем совершили тогда изумительный по красоте полет через голову своих одров[20].

Правда, нормандец, давно пренебрегший стременами, на­много превзошел приятеля в дальности прыжка. Он уткнулся носом в песок примерно в трех метрах от веревки.

Объятия земли, понятное дело, никак не похожи на мягкое лоно прекрасных дам. Что поделаешь! Жизнь имеет обыкнове­ние превращать любое человеческое желание в его полную про­тивоположность.

Думал ли об этом склонный к философии Паспуаль? Весь­ма сомнительно. И сам он, и лошадь его валялись на земле в ожидании, что кто-нибудь поможет им подняться.

Гасконец же в очередной раз продемонстрировал проворст­во и быстроту реакции. Едва коснувшись земли, он подскочил и принялся обдувать свои лохмотья, словно щеголь, которому на жабо упало несколько крошек испанского табаку.

Затем, водрузив на голову шляпу с обвислым пером, он разразился таким потоком своих излюбленных проклятий, что перебудил всех петухов в округе, ответивших ему громогласным пением.

Наглые птицы бросали ему вызов. Он признавал их только на вертеле.

Впрочем, сейчас у него были дела поважнее. Подойдя к ло­шади, которая не желала вставать, он пнул ее сапогом со слова­ми:

– Ах ты, презренная кляча! Тебе оказал честь дворянин, а ты разлеглась тут без разрешения! А ну, поднимайся, живой скелет… и чтобы больше ни-ни! Я таких шуток не выношу!

Услышав голос друга, Паспуаль встал на четвереньки.

– А ты что топчешься, мой славный? – крикнул ему Кокардас. – Я и тебя могу шпорами поднять, чего уж там!

Они потеряли пять минут, а пять минут в этих обстоятель­ствах стоили нескольких месяцев.

Лагардер не стал дожидаться и в густом тумане, скрывав­шем от него беглецов, один продолжал свою неистовую погоню.

Те опережали его всего лишь на лье.

Мастера фехтования, вновь взгромоздившись на лошадей, пустили их во весь опор, торопясь догнать Лагардера.

У несчастных животных пар шел из ноздрей. Но всадники не щадили их. Издохнут – тем хуже для них! День занимал­ся: скоро можно будет найти других.

– Пришпоривай! Пришпоривай же, голубь мой! – кри­чал гасконец, которому впервые пришлось убедиться, что шпо­ры служат не только для украшения.

Возможно, он вспомнил, что рыцарям прежних времен вру­чали их в награду за подвиг, и решил доказать, что тоже до­стоин знака отличия?

– Чем пришпоривать-то? – жалобно ответствовал Пас­пуаль. – У меня и шпор нет.

– Надо было завести, черт побери! Сколько раз я тебе говорил, что дворянину без них никуда… Сапоги надо носить, а не башмаки дурацкие… Брал бы пример с Кокардаса! Дьявол меня разрази! Я, можно сказать, родился со шпорами, как сей­час помню.

Паспуаль улыбнулся и, уцепившись покрепче за гриву, уда­рил в бока лошади каблуками. Вихрем летели они в слабых лу­чах восходящего солнца: великолепный высокий Кокардас, чьи усы топорщились, а рот был открыт, потому что ему хотелось пить, и скрюченный Паспуаль, напоминающий мартышку, си­дящую задом наперед на осле.

Через полчаса они догнали Лагардера.

Тот стоял возле лежащей лошади, на которую уже не дей­ствовали уколы шпаги. Она хрипела, и слюна пополам с пеной текла у нее изо рта.

Недалеко от дороги протекал ручей. Лагардер бросился туда и, принеся воду в ладонях, стал смачивать ноздри и губы несчастного животного. Он не любил мучить живые существа, и ему было тяжело при мысли, что лошадь уже не встанет. В самом деле, та задергалась в конвульсиях, вытянула шею и… все было кончено! Беглецов нагнать не удалось… Лагардер, взмахнув шпагой, вскричал: