Странствие Бальдасара - [12]

Эти слова так утешили моего хозяина, что он, не довольствуясь тем, что предоставил нам свой дом, схватил мою руку и поцеловал ее. Щеки мои покраснели от стыда. Ах, если бы знал этот славный человек, по какой нелепой причине предпринял я это путешествие! Каким ложным мудрецом я был!

Прежде чем лечь спать, я решил написать эти строки при свете коптящей свечи. Не уверен, что смог выбрать самое важное. Мне будет трудно каждый день отделять главное от ничтожного, забавные истории от назидательных примеров, кривые дорожки от истинных путей. Но я пойду вперед с открытыми глазами.

В Триполи, 25 августа.

Сегодня мы избавились от нежеланного компаньона, но лишь для того, чтобы встретиться с новыми неприятностями.

Утром Расми, грозно устремив усы прямо в небо, уже поджидал нас перед домом, где мы спали, совершенно готовый отправиться в путь. Должно быть, он переночевал в другом деревенском доме — какого-нибудь знакомого разбойника, я полагаю. Когда мы выбрались на дорогу, несколько минут он следовал за нами. Так же как вчера, он поднялся на возвышение, чтобы осмотреть окрестности; потом тронул поводья и повернул в сторону Джибле. Мои спутники задались вопросом, не притворство ли это, не собирается ли этот человек застать нас врасплох где-нибудь дальше. Но я так не думаю. Полагаю, мы его больше не увидим.

В полдень мы добрались до Триполи. Я приезжаю сюда, вероятно, в двадцатый раз, но никогда еще не пересекал я ворота этого города без того, чтобы сердце мое не сжалось от волнения. Именно здесь мои предки впервые ступили на землю Леванта полтысячелетия назад. В те времена крестоносцы осаждали город, и им никак не удавалось его захватить. Один из моих пращуров, Ансальдо Эмбриако, помог им построить цитадель, что позволило победить сопротивление осажденных, и предоставил свои корабли, чтобы перегородить вход в порт 9; в благодарность за оказанную поддержку ему была пожалована синьория Джибле.

Добрых два столетия эта синьория оставалась уделом моих предков. И даже когда последнее франкское государство Леванта было разрушено, Эмбриаччи добились от победоносных мамелюков права сохранить свой феод 10 еще на несколько лет. Мы были среди первых прибывших сюда крестоносцев и стали последними из тех, кто уехал. Но не все из нас уехали. И разве я сам не живое тому доказательство?

Когда отсрочка подошла к концу и нам пришлось оставить мусульманам наши владения в Джибле, последние оставшиеся члены семьи решили вернуться в Геную. «Вернуться» — не совсем подходящее слово, ибо все они были рождены на Леванте, и большинство из них никогда не ступало по улицам города, откуда начался их род. Мой предок Бартоломео, живший в ту эпоху, быстро впал в тоску и уныние. Ведь если в пору первых крестовых походов Эмбриаччи были одной из самых видных семей, если в Генуе они когда-то имели собственный квартал, дворец, целый клан клиентов 11, башню, названную в честь их рода, и самое значительное состояние города, теперь их затмили другие блестящие дома — Дориа, Спинола, Гримальди, Фиески. Мой пращур посчитал, что он потерял прежний статус. Более того, он ощущал себя изгнанником. Он хотел быть генуэзцем, он и был им — по языку, одеянию, обычаям; но — генуэзцем с Востока!

И вот тогда мои предки пустились в путь по морским дорогам, бросая якорь в разных портах: Каффе, Кассандрии 12 или Хиосе, прежде чем одному из них, Уго, моему прадеду, не пришла в голову мысль обосноваться в Джибле, где — в обмен на некие оказанные им услуги — он добился от властей возврата некоторой части своего прежнего феода. Нашему дому пришлось поставить крест на своих синьориальных претензиях, чтобы заняться торговлей, но воспоминание о славных временах осталось. По документам, которыми я владею до сих пор, я — восемнадцатый потомок по прямой мужской линии человека, завоевавшего Триполи.

Когда же я отправляюсь в квартал книжных лавок, как мне не обласкать взглядом Цитадель, где некогда развевалось знамя Эмбриаччи? Впрочем, купцы, замечая это, веселятся и, завидя меня, принимаются кричать: «Берегись! Генуэзец идет на штурм Цитадели, преградите ему дорогу!» Они выскакивают из своих лавок и в самом деле преграждают мне путь, но только для того, чтобы на каждом шагу шумно похлопать меня по плечам, обнять и предложить кофе и шербет. Эти люди приветливы по натуре, но, должен добавить, я для них еще и понимающий коллега, и лучший из покупателей. Если я прихожу сюда не для того, чтобы пополнить свои запасы, они сами, по собственной инициативе, снабжают меня вещицами, которые могли бы меня заинтересовать, то есть главным образом реликвиями, иконами и старыми книгами христианской веры. Они-то в большинстве своем мусульмане или иудеи, и обычно клиентура у них состоит из их же единоверцев, разыскивающих прежде всего то, что касается их собственной веры.

Разумеется, прибыв в город к полудню, я прямиком направился к одному другу-мусульманину, Абдесамаду. Он сидел на пороге своей лавки в окружении братьев и торговцев с той же улицы. И в то мгновение, когда после всех приветствий и представления моих племянников тем, кто еще не был с ними знаком, прозвучал вопрос о том, что привело меня в эти края, язык мой прилип к гортани. Внутренний голос говорил мне, что лучше бы ничего не рассказывать, это был глас рассудка, и мне стоило к нему прислушаться. Окруженный уважаемыми людьми, каждый из которых был обо мне высокого мнения и считал меня кем-то вроде старейшины в нашем деле, если не по возрасту и знаниям, то хотя бы по славному имени и состоянию, я ясно чувствовал, что не стоило открывать им истинную причину моего визита. Но звучал и другой голос, гораздо менее разумный, нашептывающий мне в уши: «В конце концов, если в жалкой лачуге старого Идриса оказалась копия столь вожделенного сочинения, почему бы торговцам Триполи не иметь еще одну? Может быть, такую же подделку, но это избавило бы меня от необходимости проделать путь до Константинополя!»