Странный рыцарь Священной книги - [56]

Я чувствовал, что мерный плеск воды усыпляет меня и влечет вниз. Мы отползли назад. Лада спросила:

— Ты не можешь им помочь?

Не сказала — «мы» не можем ли им помочь… Опять я один должен был думать, как. И я сказал:

— А кто поможет нам?

Когда мы вернулись, лошадь исчезла. Сбежала. Ветка, к которой я привязал ее, белела на соломе. Вот и ладно, — вспомнились мне слова Влада, — если кто пойдет по нашим следам и найдет лошадь, то увидит пустое седло.

Я сел на камень и положил рогатину на колени. Лада присела на корточки передо мной и вопросительно заглянула мне в глаза. Спросила:

— Что будем делать без лошади?

Я тоже спросил:

— А зачем тебе лошадь в горах?

Она сказала:

— Но ведь там в седле остался твой меч?!

Я спросил:

— А рогатина на что?

Она спросила:

— А проводники?

Я сказал на это:

— У нас самих что, глаз и ног нету?!

Она спрашивала меня, а я — себя. Не отвечал, только спрашивал. Лада задумалась и, поднявшись с колен, сказала:

— И я … Я словно путы, связала тебя по рукам и ногам.

4

Ночью мне удалось тайком взять у заснувших воинов немного еды, связку шкур и моток веревки. Я никого не убивал. А поутру положил к ногам Лады всю свою добычу.

Когда я попытался привязать конец веревки к поясу Лады, мои руки утонули в складках ее одежды и неожиданно для меня сомкнулись вокруг ее талии. Лада оказалась тонкой, как молодая березка. Я сказал ей:

— Привяжи сама.

От дороги, где мы стояли, к деревне вела узенькая тропка. Мы пошли по ней. И началось наше единоборство с горой. Единоборство ли? Борются ведь двое. А гора эта лежала пред нами недвижимая, вернее, возвышалась, совершенно безучастная, она даже не замечала нас.

Неожиданно тропка оборвалась. Мы стали подниматься вверх.

Ледник. Отчаянное карабканье по синему льду.

Каменный водопад. Лада поскользнулась, но веревка спасла ее. Каменная лавина обрушилась совсем рядом.

Поток, узкий, в два шага, но могучий, как стадо быков, несущихся в желобе меж двух скал.

Когда солнце скрылось, мы остановились. И вернулись назад.

5

Нам удалось разжечь костер. Ночь опустилась на землю и закрыла собой белый лик безжалостной горы. Но до самого нашего костерка опускался белый язык снежного наста, дабы напоминать нам ежесекундно, что гора ждет нас.

Я ощупал скалу за своей спиной — она слегка нагрелась. Откинулся назад и протянул ноги к огню. Тело мое дрожало, как в лихорадке, челюсти сводило, глаза болели от сияния снега. Позже, когда мы уже несколько дней карабкались вверх, я понял, что не следует все время напрягать мышцы — иначе они онемеют. Теперь они как бы оттаивали от жара костра. Оттаивал и я.

Темнота вокруг была полна звуков. Звенели капли, шептались горные ручейки, шуршала земля, вбирая в себя холодную влагу. Что-то жило рядом с нами потаенной, настороженной жизнью, происходило что-то таинственное и необъяснимое. Но мало-помалу звуки стихли. Мороз победил и сковал льдом голоса воды. Наступила невероятная, немыслимая тишина. Я подумал, что глохну, и провалился в небытие.

Однако даже в полусне я крепко держал в руках свою рогатину. И железо стало теплым.

Лучше бы оно оставалось холодным.

Есть такой псалом — сто двадцать восьмой. Я помню его, он начинается так: «Много теснили меня от юности моей; да скажет Израиль; Много теснили меня от юности моей, но не одолели меня. На хребте моем орали оратаи, проводили длинные борозды свои».

В тот день, когда я вступил в единоборство с горой, а она даже не замечала меня, скорбь моя достигла дна пересохшего колодца моих человеческих сил. Да, на дне его осталась одна тина. Опустив руку и схватив горсть этой грязи, ощутил я в ладони черепки сосудов, что наполнял когда-то надеждами и радостями. Вспомнились мне другие дни и другие поражения. Наверное, мне следовало бы прочесть псалом тот иначе: «И одолели меня…»

Я сидел и смотрел на огонь. Тонкие язычки пламени, теплое дыхание, трепетавшее над ними, светлый дым — они окутывали туманом весь мой мир — три шага света и тепла. Лада была по другую сторону костра, я различал лицо ее за его колышущейся прозрачной завесой. Я забылся, не понимая, бодрствую я или сплю с открытыми глазами, и не снится ли мне все это. И тогда услышал я голос Лады:

— Бояне…

Я сказал ей:

— Завтра.

Она сказала:

— Говори. Сейчас.

Я сказал ей:

— Я был пленником. Думал, что умираю. Говорил себе — и завтра будет день. И день наступал.

Лада сказала мне что-то. Что она мне сказала?

И вправду ли она спрашивала меня о чем-то? Может, я разговаривал сам с собой? Я не знал. И говорил ли я вслух или уста мои оставались сомкнуты?

Я смотрел на огонь. Или он мне снился? На разгоревшихся головнях плясали тени, над ними вился дымок. Они были живые. Таким живым было море раскаленных углей, в котором исчез Боян из Земена.

Я перестал дрожать. Тепло огня и камня, медленно проникая в меня, поднималось вверх, как влага по человеку, изваянному из глыбы каменной соли. Рука моя, что гладила мокрую землю на дне колодца, достала оттуда обломок игрушки — деревянной птицы, подаренной мне когда-то очень давно мамой. Это был голубь. Потом я нащупал рукоять меча, сломанного в бою. Там, на дне, лежали обломки не только моих поражений, но и побед. Как говорилось дальше в псалме: «Но Господь праведен: Он рассек узы нечестивых…» И завтра должен был наступить рассвет.