Странный рыцарь Священной книги - [55]

Я застыл на месте — три человека лежали у моих ног. Свиток Тайной книги покатился к очагу. Отблески огня окрашивали пергамент в алый цвет. Отчего он не загорелся?

Не сразу нагнулся я за Книгой. Сначала старался успокоить дыхание. Почувствовал, как удары сердца становятся ровнее и глуше. Тогда взял Книгу, спрятал ее в железное гнездо и тщательно заткнул отверстие в рогатине. Той же рогатиной выломал я решетку окна над рекой. Что для Священной книги какая-то ржавая решетка?!

И прыгнул в реку.

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

1

Третьей ушла Лада.

Я помню и многажды видел во сне — высокую гору, что преграждает мне путь с востока до запада, от одного края света до другого. Снизу синяя, вверху сине-белая. Была ли синева та гранитом, была ли белизна снегом? Кто мог поверить, что все это на самом деле — великое нагромождение бездушных и холодных камней? Гора эта возносилась к небу, как дым — легкая и прозрачная, стена бледных всполохов.

Такими мы увидели Альпы — я и Лада, верхом на одной, еле плетущейся лошади. Лада прижималась ко мне сзади и согревала мне спину, но грудь мою леденило дыхание все еще далекой горы.

Распрощавшись с Адальгейзой, мы вернулись на восток, назад, откуда и пришли. Мы не могли взять правее — на каждой тропинке, каждом мосту, в каждой деревне нас подстерегали. Вернувшись на прежнее место, мы отправились на север, к Альпам, к деревням еретиков вальденсов. У меня были письма, условные знаки, устные наказы. Вальденсы должны были перевести нас через эту, еще осеннюю гору.

Итак, мы приближались к горе — маленькие, ничтожные человечки, — а она медленно, очень медленно вырастала перед нами, как призрак за дымной завесой, поднимающийся из своей берлоги. Наконец призрак воплотился в скалы, низкую колючую траву и кривые деревья. Мы остановились. Нужно было обернуться и посмотреть Ладе в лицо. Не хотелось мне делать этого. Прозрачная гора обретала плоть из скал и деревьев, тогда как плоть Лады становилась все прозрачней. Я даже не увидел лица ее — только огромные глаза. Она казалась пьяной от усталости и истощения. Я сказал ей:

— Лошадь должна отдохнуть.

Лада сказала:

— Я могу идти пешком.

Я снял ее с седла, легкую, как дитя.

— Оставайся здесь и жди меня. Я найду наших братьев.

Она сказала:

— Я хочу идти с тобой.

Я сказал ей:

— Лошадь не может больше везти двоих. Пешком я идти не хочу.

Глаза Лады наполнились слезами, но гордость не позволила ей сказать мне вслед хотя бы слово.

2

Едва заметная тропинка завернула за огромную скалу, и свежесрубленное дерево преградило мне дорогу. По обе стороны ее пылали костры, двое монахов бросали в огонь мокрую солому. От костров поднимались черные клубы дыма.

За скалой предо мною открылась долина. Дым поднимался не только вдоль тропинки, множество костров окуривали всю долину черными дымами.

Ко мне подошел монах в выцветшей, некогда черной, рясе. Его сопровождала злая овчарка. На груди у него белел лоскут материи в форме черепа. Монах спросил меня:

— Куда путь держишь?

Я указал ему на домики, что серели и зеленели в долине. Монах кивком головы показал мне на высокий шест, где болталась черная тряпка, потом зевнул, перекрестил рот и сказал:

— Чума.

Я спешился и прислонился головой к седлу. Ноги не держали меня, колени подгибались. Монах добавил:

— Господь Бог излил справедливый гнев свой на головы ведьм и еретиков.

Я глубоко вздохнул, еще не в силах прийти в себя, и спросил:

— А можно войти в эту деревню?

Монах поглядел на меня недоверчиво, обернулся и крикнул:

— Андреа! Григорий!

Подошли еще два монаха. Я посмотрел на тропинку — каменная — было куда ступить, если бы пришлось биться с ними. Монах сказал своим:

— Этот безумец спрашивает, можно ли войти в деревню.

Все трое не сводили глаз с выцветшего креста на моем плаще. Я был в платье крестоносца. Один из монахов поманил меня пальцем и отвел к поваленному дереву. Там, у дороги, лежали вверх лицом два трупа. В груди их торчали стрелы. Монах сказал:

— Войти можно. Выйти нельзя.

Я отвернулся и только тогда увидел, что за скалой горит костер и несколько воинов жарят там на тонких ветках, как на вертелах, цыплят. Один из воинов вдруг обратился ко мне:

— От кого крест?

— От святого императора Бодуэна Фландрского, да благословит Господь память о нем!

Воин снял цыпленка с вертела и бросил мне.

— Держи!

Цыпленок обжег мне руки. Я сказал:

— Да благословит Господь и тебя!

3

Вернулся к Ладе, спешился и протянул ей жареного цыпленка. Сам я так и не прикоснулся к нему. Не до того мне было.

Вдвоем с Ладой мы оглядели черную вереницу сторожевых костров, что опоясывали долину и деревню. Где-то справа цепь их прерывалась.

Мы направились туда. Глубокая пропасть, на дне которой шумела и пенилась река, отделяла проклятую чумную деревню от мира здоровых и бессердечных. По другую ее сторону, на обрыве, прямо напротив нас, стояли и лежали несколько десятков несчастных. Нас разделяла сотня шагов, наверное, мы могли бы даже расслышать голоса их, если бы не шум реки. Мы хорошо их видели — солнце уже скрылось за горой, но воздух был прозрачным и светлым. Вот мать берет на руки малыша. Вот мужчина размахивает рубахой… Многие лежали вниз лицом, другие свешивались над пропастью. Мы тоже лежали ничком у самого края бездны.