Странный генерал - [110]

Ехали не быстро и молча, Петру в самую бы пору любоваться на прощание пейзажами Лиденбургских гор, однако на этот раз они не притягивали его к себе.

Справа, еще только-только приобретая вид реки, уже погромыхивала, ворочая камни, Инкомати, бегущая со здешних гор в Индийский океан. Она-то и не дала путникам услышать приближение догонявшего их всадника.

Он появился нежданно из-за поворота дороги, повторявшего излучину реки. Только тогда и услышали топот его коня. Это был Антонис Мемлинг.

Они остановились. Антонис запыхался чуть меньше скакуна.

– Как же это ты, Питер, уехал и не дал знать? – не успев остановиться, начал он попреки. – Разве друзья поступают так? Или я тебя чем-нибудь обидел?

Он мог бы и не произносить этих слов, простодушный мужик-добряга: и без того его лицо выражало обиду и горечь. Петру стало совестно, жалость полоснула душу. Ведь чуть ли не с первого дня войны он с этим здоровяком вместе… Дотянувшись до Мемлинга, Петр неловко обнял его и притянул к себе. Антонис сразу оттаял.

– Ну то-то же, – пробормотал он. – А я уж думал: обидел чем…

– Что ты, Антонис, дружище! Извини меня.

– Какие там извинения, Питер! Можно, я тоже немного провожу тебя?

Вдруг раздались выстрелы; горное эхо множило их. Судя по всему, группа вестовых, проехавшая вперед, наткнулась на противника.

Так оно и было. Проскакав ярдов триста, не больше, Петр с товарищами очутился на опушке леса. Впереди расстилалась поляна, густо усеянная термитниками. Высокие конусообразные гнезда термитов не берет никакая пуля, и этим, конечно, воспользовался Франс Брюгель, оказавшийся во главе молодых буров, которые напоролись на небольшой отряд драгун, расположившихся на отдых. Мгновенно спешив своих людей, Франс приказал положить лошадей и рассредоточил бойцов. Англичане стреляли по ним с противоположного края поляны, от леса, однако безрезультатно, а сунуться дальше не решались.

Ян послал Антониса и Каамо в объезд по левому, лесному краю поляны; открыв огонь с фланга англичан, они, если не спугнут их, дадут возможность продвинуться ребятам Брюгеля. Каамо и Мемлинг с места взяли в галоп.

– А мы подождем здесь, – сказал Ян и, спрыгнув с коня, преспокойно расселся на траве. – Садись, Питер.

Петр рассмеялся:

– Ты чудак, Ян, и не очень-то умеешь хитрить. Думаешь, теперь надо как-то по-особенному заботиться о моей голове? Ничего с ней не случится! – Он дал коню шенкеля; Алмаз стремительно вынес его к Инкомати и помчал вдоль реки.

Это было, конечно, неосторожно, но и до этого дня Петр бывал далеко не всегда осмотрителен в бою. Однако именно сегодня вражеская пуля зацепила его. В первый раз за всю войну! Впрочем, и на сей раз ему повезло, недаром буры говорили, что он родился в рубашке. Ее и царапиной-то настоящей нельзя было назвать, эту пустячную ссадину на пальце, – столь тонким, прямо-таки нежным скользом коснулась пуля.

Тем временем огневая потасовка подошла к концу – много быстрее, чем поначалу можно было ожидать. Франс, пользуясь надежным прикрытием термитников, двинулся вперед и сам ударил по англичанам. А тут подоспели еще Антонис и Каамо. Англичане бежали, под их офицером в последний момент рухнула лошадь.

Когда Петр и Ян поскакали к своим, те плотным кольцом окружили плененного англичанина и Каамо. Молодой негр ожесточенно говорил о чем-то. Буры возбужденно гудели. Обезоруженный офицер зло пофыркивал.

Петр сразу узнал его. Это был Чарльз Марстон. Он не изменился с тех пор, когда они познакомились, так не понравившись друг другу. Только его пронзительно рыжие усы торчали, пожалуй, еще более воинственно, а налитая шея стала совсем багровой. Впрочем, это можно было объяснить и обстоятельствами момента.

Все расступились перед Петром и Яном. Марстон увидел своих знакомцев и, видимо, тоже сразу узнал их. Поглядывая исподлобья, он сказал с кривой усмешкой:

– Конечно, рассчитывать на снисхождение мне не приходится.

– Рассчитывайте лучше на справедливость, вы ведь не женщина, – бросил ему Петр.

По бурскому военному обычаю, суд состоялся тут же. Бесчинства карательного отряда Марстона в негритянских селениях даже не поминались – у буров были к нему свои счеты: разоренные дорпы, сожженные фермы, угнанные в концлагеря семьи. Любой другой был бы помилован, Марстон – нет.

Пока вершился суд, Петр отошел в сторонку. Одна мысль взволновала его. Он немало повидал смертей, убивал сам и других посылал убивать и умирать. Дело касалось десятков и сотен жизней, а все казалось простым, само собой разумеющимся. А вот сейчас речь шла о жизни одного негодяя, и все же Петр задумался, вправе ли они распорядиться ею.

Оказывается, это очень разные вещи – убить в бою и вне боя. Умри Марстон от пули, выпущенной Франсом или Каамо полчаса назад, все считали бы это естественным и не надо бы никакого суда… Петр поразился: да, именно естественной считали бы совершенно противоестественную, от пули, смерть. Ведь естественным было то, что полчаса назад кто-то стрелял и попал в него – к счастью, только чуть поранив, а мог бы и сразить, и это было бы в порядке вещей, просто кто-то из англичан исполнил бы свой долг. Эвон как… даже долг!