Странный генерал - [111]

Значит, когда вооруженные стреляют в вооруженных – это война, а когда в безоружного – это убийство? А подумал ты, кто он, этот безоружный? Не сам ли ты совсем недавно бросил Марстону слова о справедливости? Что же, это будет справедливо – отпустить карателя, чтобы он мог снова взять оружие и снова убивать и грабить? О, тогда бы они с Якобом Мором всласть поуправляли этой страной!.. Так не справедливо ли будет вбить его пулей в землю, даже если в данную минуту он безоружен? О снисхождении можно думать только среди честных и равных, а снисхождение к разнузданному убийце и грабительству – слюнтяйство и преступление. Человеку, который готовится к классовой борьбе, вовсе не пристало забывать это!

Так Петр рассуждал сам с собой и в конце концов пришел к тому же выводу, к которому без всяких там рассуждений пришли и буры. Решение было единогласным.

Марстон вначале грозил им страшными карами, потом лепетал о том, что он просто выполнял приказы.

– Он врет! – бешено закричал Каамо. – Кто тебе приказывал убивать моего отца? Кто приказывал бить меня и делать такой вот шрам? Кто приказывал повесить Кулу?

Марстон, ошарашенный, молчал. Он не понимал, в чем его еще обвиняют.

– Не ори, Каамо, – строго сказал Ян. – Зачем устраивать истерику?

А Каамо дрожал и то скрипел зубами, то улыбался – даже тогда, когда Марстон был уже расстрелян. Лишь Петру он признался:

– Я кричал, чтобы мне не жалко было убивать эту тварь. Ведь это было не в бою.

Петр глянул на него с удивлением, потом усмехнулся. Каамо не понял этой усмешки и, подумав, что Питер насмехается над его жалостью, опустил глаза…

На следующий день буры простились с Петром. Ян долго тискал его, потом, отвернувшись, отошел и вспрыгнул в седло…

Петру предстояло перейти границу с Мозамбиком. Ее стерегла специальная зулусская стража под начальством бура из немцев Стейнакера, продавшегося англичанам. До границы Петра должен был проводить один Каамо.

3

Дважды за ночь Петр нарывался на засаду зулусов Стейнакера, и дважды потные чернокожие воины совали его в костер, поджаривая руку. Что-то им надо было от него, а что – Петр не понимал.

От боли он просыпался. Раненый палец набухал все больше, руку внутри дергало и жгло.

На рассвете Петр поднялся, лежать дольше было невмочь. С опаской размотал он бинт. В нос ударил дурной гнойный запах. Палец казался синевато-серым. Петр прислушался к себе: сердце билось нехорошо, часто, телу было жарко. Еще вчера он подумал о гангрене. Похоже, не ошибся, жди теперь заражения крови. От этого мертвеющего пальца гнойно-смрадная смерть разбежится по всему телу.

Каамо из-за плеча тихо сказал:

– Худо, Питер. Надо разрезать, потом прикладывать траву, а какую – я не знаю. Манг знал. Отец знал. Я не знаю. К доктору надо.

– Хватит каркать, браток! – Петр щелкнул Каамо по носу и начал заматывать бинт. – Давай-ка лучше пожуем чего-нибудь – да в путь.

Так они намечали еще заранее: с утра, после ночного бдения, пограничная стража должна ослабить внимание.

Но плохо они знали Стейнакера!

В густых зарослях галерейного леса на берегу мутно-быстрой Инкомати негромкая, чуть шелестящая стрела сбила шляпу с головы Петра. Он упал на шею Алмаза, резко разворачивая коня в сторону. Вторая стрела тупо чмокнулась в шерстистый ствол пальмы рядом. Почти сразу же грохнули выстрелы, но это уже было более привычно и, значит, менее страшно.

Отстреливаясь почти вслепую, наугад, они унеслись обратно и забились в чащобу милях в трех от границы – вчерашний владыка окрестных мест генерал Ковалев и его верный друг и адъютант. Петр пил из фляжки, глотая жадно и громко. Каамо смотрел на него и видел в глазах нехорошую, тоскливую решимость.

– Ты устал, Питер, да? – сказал Каамо. – Ничего, мы перехитрим их.

– Конечно, Каамо, – сказал сквозь стиснутые зубы синеватыми губами Петр и лег в траву.

Он лежал, уткнувшись головой в землю, и не то сухие стебельки в зубах, не то сами зубы поскрипывали.

– Очень болит, Питер?

– Болит, Каамо.

– К доктору надо. Едем, Питер, к своим. Ян быстро найдет доктора.

Не поднимая головы, Петр сказал:

– Поздно. Гангрена, брат. Знаешь такую штуку? – Помолчал и велел: – Разожги костер.

Каамо сделал это, еще не понимая зачем, но чувствуя, что сейчас произойдет что-то страшное.

– Достань из сумы йод и бинты, – сказал Питер, а сам вытащил свой большой складной нож и начал разматывать бинт на руке.

– Не надо, Питер! – Огромные глаза Каамо налились слезами. – Поедем к доктору. Слышишь, Питер, поедем к своим!

Петр угрюмо усмехнулся:

– Эх ты, а еще негр! (Каамо вскинул на него глаза, в них вспыхнула обида.) Учись у русского, братишка.

Он сунул лезвие в пламя. Лезвие было широкое и острое. Потом Петр положил руку с разбухшим посеревшим пальцем на луку седла. Руку била дрожь.

Каамо швырнул йод, бинты и отвернулся. Он не знал, что в таких случаях надо уж и уши зажимать.

Захрустел под ножом сустав. Петр дико замычал. Потом нож мягко врезался в седло. Каамо резко повернулся. Петра трясло, лицо было бледным и мокрым.

– Лей, – сказал он, протягивая руку с обрубком пальца.

Каамо вылил почти весь йод и стал бинтовать. Петр дышал тяжело, с хрипом; Каамо метнулся на землю. Он что-то искал, пригибаясь, словно бы обнюхивая травы.