Странный Фаломеев - [24]

Он ночевал в этой деревне, поляки его только что накормили и объяснили, как идти дальше, он уже привык к тому, что остался один; как ни странно, было легче — никто не цеплялся, не требовал отчета, никому и ничем он не был теперь обязан, даже страх начал проходить — дважды встретились немцы, проверили документы, паспорт их вполне устроил, отпустили с веселым гоготом и даже по спине похлопали, не такие уж они страшные…

Риттера он увидел в тот момент, когда тот садился в коляску мотоцикла — вальяжно, с унтером — запанибрата. Сбежал, ловкач… Он покрылся липким потом: «А попутчики? Фаломеев и остальные? Карающий меч, поди их там, разбери… Наблюдают сейчас из укрытия, все видят, и его тоже… Значит, спросят потом по всей строгости, из-под земли достанут, у Фаломеевых руки длинные… Немца надо сдать!» Он восхитился собственной мудрости и изворотливости: немца — немцам, такое не каждый придумает! А самое главное, он же опасен теперь, этот Риттер, Фаломееву и остальным опасен! Если что — это же героический поступок, все газеты напишут, да что там газеты. Может, даже и орден дадут — Красную Звезду. Чего там — четыре года помогал он «брать в ежовые рукавицы» всяких-разных и всегда при этом распалял воображение ужасными последствиями, которые могли наступить, если вовремя не пресечь, и снова, высунув кончик языка, скрипел пером № 86, подбирая выразительные слова, и ставил подпись, некую не существующую реально фамилию (так было положено), которая сразу же превращала фантазию в неотвратимый документ, предписывающий ту или иную траву признать сорной и выполоть. Сейчас, правда, «трава» была непривычной — что ж, пусть Фаломеев посмотрит, как он справится и с этой задачей тоже. Пусть посмотрит и — увидит.

Фаломеев не увидел ничего; с того места, где отпустил Риттера, группа ушла сразу. О немце больше не говорили, понимали — вариант не оптимальный.

Риттер тоже о них старался не думать, потом стало не до того — забыл. Приехали в городок, очень похожий на провинциальный немецкий, сразу же появились два фельджандарма, вежливо, молча, отвели в двухэтажное здание на окраине, здесь унтерштурмфюрер с нашивкой «СД» в ромбе на рукаве доброжелательно выслушал всю историю и, никак не отреагировав, начал задавать вопросы: «Скитались несколько суток?» — «Да». — «Ни разу не встретилась наша часть?» — «Нет». — «Мы исследовали обстоятельства гибели двух солдат… — Он назвал номер части и селение, развернул карту и показал: — Здесь. Не припомните?» — «Мне странно слышать». — «Да? А нам показалось, что русские диверсанты смогли так легко уничтожить профессиональных десантников только потому, что солдат… ошеломили чем-то». — «Чем же?» — «Ну, скажем, подошел к ним совершенно неожиданно германский офицер, они очень удивились этому, не ожидали, а русские воспользовались… Разве неправдоподобно?» — «При чем здесь я?» Унтерштурмфюрер улыбнулся: «Конечно, требуется два свидетеля, чтобы факт можно было считать доказанным… Но вы сильно недооценили нас, Риттер, сильно недооценили». Он приоткрыл двери и приказал кому-то войти, два санитара внесли на носилках желтолицего, с ввалившимися щеками солдата лет двадцати на вид. Риттер узнал его, он был одним из тех, в охранении… Солдат твердо и внятно его опознал, унтерштурмфюрер что-то сказал о родственниках, и, зацепившись за это слово, Риттер переспросил: «Родственники? Я не понял, повторите». — «Конечно, кивнул эсэсовец, — я повторю. Вы поможете нам обезвредить диверсионную группу русских, и тогда — штрафной батальон и возможность смыть кровью… Если нет — мы вам отрубим голову, а ваших родных повесим как бешеных собак, включая женщин, стариков и детей… Я советую подумать, прежде чем вы примете решение…» Он замолчал и уставился на Риттера заинтересованными глазами, видно было, что его очень занимает ситуация. «Сколько у меня времени?» — «Очень много. Минута». Зиновьев стоял здесь же и смотрел с любопытством.

Что ж, кончена жизнь, и очень жалко их всех — мать, отца, сестру, детей… И себя очень жалко, чего уж играть в героя… Не сяду в «мессершмитт», никого больше не убью, напрасно этот русский толстяк так волновался. Нашей службе безопасности и сам фюрер ничего не смог бы объяснить… «Голову — это очень больно», — тихо сказал Риттер и бросился к окну, обрушившись на раму всем телом. Она с треском развалилась, Риттер тяжело рухнул на асфальт, расчет оказался правильным: часовой у входа дал две короткие очереди…

«Сегодня седьмое июля!» По проселку уверенно и спокойно пылила колонна крытых брезентом грузовиков, битком набитых солдатами, одна песня наплывала на другую — в каждом грузовике пели свою. «Где наши? Где?» Тоня схватила Герасимова за руку, он отвел глаза: «Чего спрашиваешь…» — «Степан Степаныч… — не унималась Тоня, — как же так? Ведь на удар — тройным ударом, я же не идиотка, что вы молчите?» — «Думаю, что ответить». — «И что придумали?» — «Ты сначала успокойся». — «Я спокойна». — «А спокойна — зачем виноватых ищешь? Бесполезное это занятие…»

Да, бесполезное, пусть. Но ведь шли на парадах, на последнем, 1 Мая, как шли!.. Какие могучие танки, пушки какие, самолеты над башнями Исторического музея… Тихон достал приглашение, на трибуне Мавзолея так хорошо, так близко был виден Сталин и маршалы, их было много, никого, кроме Ворошилова и Буденного, она не знала, все так красиво, так мощно, так убедительно… Что же теперь? Разгромили Красную Армию? В один день разгромили? Этого не может быть! Но тогда почему сейчас едут эти грузовики, почему по ним не стреляют красноармейцы, почему не летят самолеты, почему…