Странные страны. Записки русского путешественника - [12]

Побывали в обсерватории Улугбека — очень интересное место. «Ушибленные», то есть Саша Чикунов с поврежденной ключицей и я, подустали и сникли. Раны болели сильно. Решено было отправить нас в больницу на такси. Но 1 мая найти такси в Самарканде невозможно. Обнаружили «копейку», водитель которой согласился отвезти нас в главный травматологический пункт к самому главному врачу. Этой машине было лет тридцать, а рука человека касалась только ее баранки! И она все-таки ехала… долго… на другой конец города… по ямам и рытвинам… в сорокоградусную жару… без кондиционера…

То место, куда нас привезли, сильно напомнило мне послевоенное социалистическое одесское детство: полубараки с обшарпанными стенами и обвалившейся штукатуркой, пыльные стекла. Почему-то только один кусочек дома был аккуратно покрашен и возле него росли цветы. Очевидно, это был центральный вход, потому что на выкрашенной стене красовалась вывеска «Центральная клиническая больница города Самарканда. Травматологическое отделение». А над ней висела мраморная мемориальная доска с гордым барельефом какого-то человека. Текст гласил:

«В этом доме с 1957 по 1989 год работал выдающийся узбекский травматолог заведующий отделением заведующий кафедрой Самаркандского медицинского института академик Академии медицинских наук Узбекской ССР член-корреспондент Академии медицинских наук СССР Самуил Моисеевич Ройтман»

Смеяться было физически невозможно, просто больно, и нас повели к тому, кто теперь занимал место академика Ройтмана. Это был настоящий узбек, при виде которого я все-таки засмеялся, несмотря на жуткую боль. Его широкая открытая улыбка живо напомнила мне историю, которую незадолго до этого рассказал Чубайс.

На первой полосе одной из очень желтых газет — может быть, «СПИДИНФО» или «ЖИЗНЬ», — появилась фотография огромного оскалившегося пса и заголовок: «Чубайс вставил своей собаке золотые зубы». В статье на эту тему подробно рассказывалось, как у собаки Чубайса заболели зубы, и ведущие специалисты одной из самых дорогих стоматологических клиник вживляли ей в пасть золотые имплантанты, а восемь охранников (по два на каждую лапу) в течение нескольких часов держали этого монстра…

Естественно, Анатолий Борисович рассказывал об этом шутя… Но два ряда золотых зубов узбекского доктора не были шуткой. Доктор — уважаемый человек, а чем больше в Узбекистане уважают человека, тем больше у него золотых зубов. Еще светило узбекской травматологии отличалось огромными размерами и не меньшей приветливостью:

— Ну, где эти русские, которые экспедиция? Сейчас будем лечить! — и он направился к нам с распростертыми объятиями и сверкающей золотом улыбкой.

В полной уверенности, что сейчас нас поведут на рентген, я спросил:

— Куда проходить?

— Ко мне проходить, — ласково сказал доктор и сжал меня огромными ручищами…

В глазах потемнело. Показалось, что я снова ударился о скалу.

— Что, больно? — спросил эскулап, — Это хорошо, есть трещинки.

— Может все-таки рентген?

— Зачем рентген? Я сам рентген… Если больно, значит есть трещинки. Но ребра не сломаны, просто трещинки.

Саша, который ждал своей очереди, загибался от смеха. Доктор ткнул ему пальцем в ключицу, сказал, что все хорошо, и мы можем идти.

— А сколько заплатить? — спросили мы, пытаясь отдать доктору специально выделенные на наше лечение деньги.

— Ничего не надо, — ответил золотозубый врач, и мы ушли.

Как только мы оказались на улице под мраморной доской, человек, который нас провожал до машины, попросил отдать деньги.

— Так доктор же сказал, что ничего не нужно!

— Это он вам сказал, ему у вас брать неудобно. Давайте мне, я ему отнесу.

До сих пор пребываю в неведении: отнес или нет?

Мы еще успели догнать наших в городе и присоединиться к экскурсии на частную мельницу. Оказывается, когда в Узбекистан пришла советская власть, все частное, в том числе и мельницы, стали безжалостно искоренять и уничтожать. И люди, спасая свое имущество, засыпали песком целый квартал мельниц под Самаркандом… Арыки, в которые поступала вода из горных рек и крутила жернова, спрятали в трубы, и все это стояло курганами в степи с двадцатых годов до самой перестройки! Когда в конце восьмидесятых разрешили мелкое частное предпринимательство, вдруг выяснилось, что живы еще те, кто помнит, как молоть муку, и мельницы стали потихоньку откапывать и запускать снова. На одной из таких уже работающих мельниц мы познакомились с потрясающим хозяином-мельником. Он артистично перетряхивал зерна в большом сите, и после трех-четырех взмахов рукой вся грязь и чернота, которая была перемешана с пшеницей, оказывалась сверху и от нее легко можно было избавиться. Наши пробовали сделать то же самое, но ни у кого не выходило, так и оставалась в сите смесь чистого и грязного… Вот уж поистине, не всем дано отделить зерна от плевел.

День отдыха в Самарканде подходил к концу и, чудовищно уставшие, мы пришли в частный дом, где во дворе нас торжественно встречал ансамбль народного танца. По движениям трех женщин было понятно, что основу ансамбля составляют местные повара, занимающиеся художественной самодеятельностью. Они были разочарованы, потому что собирались показать целый концерт, но сил наших хватило только на то, чтобы поздороваться и пройти в прохладную гостиную, куда принесли ужин. Хотелось попробовать лагман, нам обещали приготовить, но предупредили, что лагман — зимняя еда, а сейчас очень жарко. Изможденные жарой и перегруженные впечатлениями, все стали погружаться в дремоту. Раньше всех заснул Чубайс — ему вообще свойственна гениальная способность быстро и крепко засыпать, где придется и как придется. Мы решили не мешать, и потихоньку вышли во двор. Выяснилось, однако, что народные песни и танцы предназначались именно для Анатолия Борисовича. Обнаружив, что большой человек из Москвы один лежит на подушках и, отвернувшись к стене, спит, местные акыны оскорбились и начали обиженными голосами петь громче и настойчивее, заглядывать в окна, яростно стучать в бубны, но большой человек не просыпался! Мы немножко подождали, и решили все-таки разбудить почетного гостя. Чубайс моментально включился, понял, что возникла какая-то напряженность, приосанился и, выйдя во двор начал жать всем руки и благодарить дорогих узбекских друзей за гостеприимство: