Странники в ночи - [5]

Усевшись в карету, Агирре дал нетерпеливый сигнал к отправлению, и лошади повлекли экипаж на юг. Там, за лесом, возвышались мрачные стены прежней столицы вестготов и королевства Кастилии и Леона, а ныне - всей объединенной Испании, великого города Толедо.

Издали город и впрямь подавлял грозным величием. Тяжкие башни недостроенного замка Алькасар вздымались подобно исполинским колоннам, подпирающим небесный свод, и даже в остроконечных шпилях собора не было ни легкости, ни изящества. Зато эти шпили неоспоримо утверждали торжество дела Святой Инквизиции, как и неуклюжая церковь Санто-Кристо де ла Лус, когда-то бывшая мечетью. И все же некая настойчивая устрашающая красота присутствовала в облике Толедо до тех пор, пока путник находился вне его пределов. Подъезжая к городу, он мог испытывать волнующую зябкую дрожь пополам с невольным восхищением... Но стоило миновать римский акведук и фортификации и въехать на улицы, как в нос ударял неистребимый запах гниющего мусора, а уши терзал навязчивый и суетливый лепет простолюдинов. Уличные торговцы наперебой предлагали прохожим вино, мясо, рыбу и уксус, кабацкие зазывалы тонкими противными голосами выли у дверей. Порой кареты, обитые пестрым шелком, цеплялись ступицами колес - конечно, такое происшествие служило поводом к визгливой склоке кучеров, а то и к драке, и тогда солдатам приходилось разнимать дерущихся тычками рукоятей алебард. Впрочем, с черной каретой Агирре никогда не случалось ничего подобного - её узнавали загодя и спешили уступить дорогу или вовсе свернуть на другую улицу. Иногда это было не так-то легко. Некоторые улочки имели всего от двух до трех метров ширины, а из-за нависающих скатов крыш там царила такая темнота, что и днем жителям домов приходилось жечь свечи (тем, кто побогаче) или фитили в заполненных жиром плошках (для тех, кто победнее). С живодерен и боен прямо на улицы выбрасывались потроха, отвратительно пахнущая жижа из кожевенных мастерских смешивалась с нечистотами. Телята и овцы мирно возлежали у мясных лавок, грохотали ручные тележки со старьем, утварью, посудой, инструментами. На повозках тащили дрова, уголь, винные бочки... Цирюльники, аптекари, шарлатаны, студенты, прачки, лакеи, негоцианты, сводники, проститутки, дезертиры, маклеры, служанки, ротозеи, художники, зубодеры - кого только не было в отдаленных от аристократического предместья кварталах великого Толедо... Агирре очень не любил проезжать здесь, но другого пути, увы, не существовало.

Как темная молния, карета Агирре промчалась сквозь человеческий муравейник простонародных окраин, распугивая его обитателей, и вкатилась на мостовые солидного торгового района Ронда-Мартос. Здесь все выглядело иначе - красивые дома, большие окна, зеркала, люстры... Галантерейщики и суконщики, выложившие свой товар на лотки, щеголяли расшитыми кафтанами и яркими бантами на подвязках шерстяных чулок. За стенами особняков заключались крупные сделки. Заграничные коммерсанты и местные купцы продавали и покупали португальскую амбру и персидский бальзам, константинопольские духи и марсельские халаты, руанские сукна, картины из Фландрии, аласонские бриллианты... Сделки отмечались в роскошных питейных домах. Агирре знал (об этом все знали), что в некоторых из таких домов процветают тайные игорные заведения, но поделать с ними ничего нельзя было - они казались неистребимыми, как сам азарт. Помимо того, это не входило в прерогативы Святой Инивизиции, а относилось к ведению светских властей.

Дом епископа Альваро Агирре (или Альваро Торквемады Агирре, если угодно) располагался на широкой и тихой улице Мендес в пяти кварталах от Ронда-Мартоса, близ площади Кристо-Долора. Похожий на небольшой замок, окруженный парком и кованой оградой, он стоял поодаль от остальных домов, точно высокомерно чурался их соседства. Любой из счастливых обладателей апартаментов на улице Мендес - будь то знатный дворянин или богатый торговец - старался как можно быстрее и незаметнее проскользнуть мимо угрюмого строения с узкими, напоминающими бойницы окнами. Каждый ощущал себя виноватым, и всех страшило багровое зарево костров, будто наяву грезящееся за каменными башнями.

Карета остановилась, и Агирре шагнул на мостовую под звон далеких церковных колоколов. Навстречу ему двигалась расфранченная пара. Молодой человек в синем камзоле с продольными разрезами, в белоснежной рубашке, со шпагой на украшенной золотой бахромой перевязи, поддерживал под руку девушку в бархатном платье с розеткой из лент и жемчуга на груди. Они увидели Агирре, и Агирре увидел их. Мгновенное замешательство отразилось на лице молодого человека, но переходить на другую сторону улицы было уже поздно - теперь это смотрелось бы как вызывающая демонстрация. Франт стиснул локоть своей дамы и с напускным безразличием отвернулся от черной кареты, мысленно кляня себя за то, что не обратил на неё внимания издали, увлеченный амурной болтовней. Бледное лицо Альваро Агирре осталось невозмутимым. Он привык к тому, как на него реагируют люди... Привык, но не смирился, подспудно отвергая тем самым один из основных догматов веры.