Странники у костра - [92]

Но сейчас, удалившись в зрители собственной жизни, он с волнением и завистью следит за человеком, живущим среди сугробов: вьется тоненькая тропочка от столба к столбу, дымит пропарина в тихой и белой речушке, покачивается обросшая мохнатым куржаком антенна — сколько трепета и торжественности перед единственным в сутки радиосеансом! Скромные, короткие праздники в рейсовые дни: за аэросанями ровная поземка — мотор не выключен, торопливое рукопожатие, торопливая роспись в накладной, таинственная тяжесть мешка с продуктами, красивые буквы зелеными чернилами на отцовских письмах.

С одним из таких писем в кармане и телеграммой, посланной соседями, Олег прилетел в Каменец-Подольск хоронить отца.

В день похорон с утра прошел дождь: ноги вязли, скользили в мартовской грязи; папа лежал меж плечами провожающих и легонько покачивался. На дне могилы блестела вода, по стенкам все еще стекали слабые дождевые ручейки. Олег поцеловал папу в сухой, бледный лоб, с каменной неторопливостью помог устроить крышку и испуганно вздрогнул, когда за спиной дружно, разноголосо заревели девчонки из фармацевтического училища.

Лишь дома, найдя в аккуратной, новенькой папке-скоросшивателе свои письма, Олег заплакал. Он читал необязательные строчки на маленьких, случайных листках: «У меня новостей нет. Живу нормально. Привет» — и плакал долго, тихо.

Он уезжал и уезжал, а разлучаясь с новым перроном, говорил себе: «Ну вот. Ехали медведи на велосипеде. Пожалуй, останусь там, если не надоест».

Со всех значительных вокзалов, где стоянка не менее пятнадцати минут, отправлял телеграммы в города прибытия (или председателю горсовета, или секретарю горкома комсомола — в зависимости от настроения): «Омск позади. Нетерпением жду встречи. Ваш Клименко»; «Через сутки встретимся, заранее радуюсь. Сердечно ваш Клименко» — и иногда его встречали. Похохатывая, посмеиваясь, приглашали в гости: он дважды ночевал у председателей горсоветов и трижды — у секретарей горкомов, потому что даже они не могли выбить место в гостинице. Кроме того, при благожелательном восприятии телеграммы помогали устроиться в приличное, теплое общежитие, минуя палаточное чистилище.

И сейчас Олег думает: «Все, все! Вернемся на базу — пишу заявление. Сто лет сижу. Пора, черт возьми!»

Но хватит об этом, молчи, молчи, изустно пренебрегая прошедшим.

— Серега, друг, если бы ты видел, как мы плыли из Тикси! У меня была каюта «люкс». Мы устраивали приемы, смеялись и пели, как дети.

Серега позевывает, потому что личных воспоминаний у него немного, скажем, совсем нет, а долго слушать других недостает ума и терпения.

— А вообще, Олег, тут, наверное, здорово скучно?

— Возможно, Серега. Вполне возможно. — Олег оживляется и с любопытством рассматривает его, как бы отстранясь, чуть отпрянув при этом любопытствующем взгляде. — Будь добр, достань вон с полки отвертку, шурупы и ручку.

Он тотчас же забывает о Сереге, примеряя дверную ручку к гитаре, прикладывает ее и снизу, и сверху, наконец решает прикрутить сбоку, наподобие чемоданной.

— Ты что? По правде, что ли? — Серега безмерно удивлен. — Зачем?

— Носить удобнее будет.

— Никогда не видел!

— И не увидешь, — бормочет Олег, собираясь уже ввертывать шурупы. — Хотя… сделаем вот как. Держи, — один конец ручки он оставляет на гитаре, другой прикладывает к животу. — Крути!

— Ха-ха-ха!.. Купил, купил! — наслаждается Серега.

— Понял? Все очень просто: было скучно, стало весело, короче, как это пишут? «Мы сами хозяева своего настроения». Этот номер с ручкой я проделывал сотню раз — безотказно! С сожалением замечу, ты — тугодум, причем не лучшего толка. А вообще, Серега, с гордостью сообщаю: я разработал сорок способов не скучать. Ты познакомился с самым простейшим и, признаю, глуповатым. А сейчас я продемонстрирую наиболее безупречный изо всех открытых.

Володя

На Караульном бугре их встретил дед Степан. Сутулый, с огромным окатистым лбом, на который кое-где свисали языки желтовато-белых волос, он засмеялся, показывая младенческие розовые беззубые десны, захлопал широкими темными ладонями-лопатами по кожаным штанам:

— Ох, гости-то какие! Здорово, Фокич! Здорово, ребятишки! Счас кормиться будем.

Он обнял Володю, поцеловал:

— Волоха, ты куда пропал? Рыба и та соскучилась — все спрашивает, когда Волоха твой будет.

— Что, Фокич, наладимся на вечерний клев?

— Я же без снастей, Степан Еремеич. Право, не знаю, как я смогу, — Тимофей Фокич радостно-смущенно зарделся от приглашения — рыбацкая страсть бурно и быстро заполнила душу, и Тимофей Фокич с надеждой посмотрел на деда Степана.

— Какой разговор, Фокич! Снасть вон любую выбирай, — он махнул на стену заимки, где висели сети, самоловы, переметы, ивовые морды, прислонялись разнокалиберные стволы удилищ.

— Что ж, пожалуй. С удовольствием, — Тимофей Фокич виновато поглядел на мальчиков, потоптался и, пожав плечами, как бы удивляясь своему бессилию перед соблазном, скорым шажком приблизился к снастям.

А дед Степан весело и громко загудел:

— Ребятишки, садись! Кваском угощу — вроде как для вас ставил.

Коричневый, в хлопьях розовой пены, с желтыми разбухшими ягодами прошлогоднего шиповника, квас веселой кислой прохладой прокатился по горлу. Дед Степан поднял кружку: