Странники у костра - [78]

— Надо же! Какой поворот в судьбе! Дед нашелся, белогвардеец — у нас голова кругом! Брось ты придуривать, Кеха! Не знал ты его, не слышал о нем — и ладно. Как Сударь говорит, история распорядилась. Тебе просто покрасоваться захотелось: вот какая сложная биография!

— Я ведь и въехать могу.

— За что! — задохнулся Володя.

— За покрасоваться. Думаем мало, ничего не знаем, а ты — покрасоваться.

— Давай попробуй въедь! — у Володи слеза в голос ударила — до того он обиделся и разозлился.

— Успею. Надо будет — въеду.

Они подошли к школе. На широком цементном крыльце стояли рюкзаки, на одном из них сидела Настя. Белый платок туго очерчивал ее смуглые нежные щеки. В Володе возникло обычное восторженное удивление: «Она даже не знает, что она для меня! Никогда, никак не сумею передать этого — ну, почему, почему слов-то не хватает!» Настя улыбнулась ему — тихо, сладко сжалось Володино сердце, но тотчас же выровнялось, потрезвело — это Володя подумал, что из-за Кехиного признания теперь надо разрываться между ним и Настей: «Уж лучше бы не ходил он». И Володина досада на Кеху стала разрастаться быстрее прежнего.

Тимофей Фокич, в походном, замызганном пиджачке, в сапогах, в старенькой пикейной панаме, застучал, увидев их, палкой:

— Долго спите, господа хорошие! Я уже волнуюсь — ждать не ждать. Нехорошо, очень нехорошо!

— Извините, — буркнул Кеха, а Володя сказал:

— Зря волновались, Тимофей Фокич. Вон Валера с Колей тоже еще не готовы.

Валера Медведев, зажав в коленях лопату, ширкал по штыку напильником. Он поднял круглое, покрасневшее от стараний лицо и подмигнул Володе. А Коля Сафьянников, тяжелый, большой, медлительный, сопел, укрывая, увязывая ведерко с краской.

Неожиданно засмеялась Настя:

— Господи, Кешка! Ты в зеркало смотрелся? Ты ужасно смешной — сонный, сердитый, губы надул! Тебя что, пчелы во сне кусали? Ой, ой, не смотри так зверски!

Володя, надеясь, что Кеха одумался, поддержал Настин смех:

— Какие пчелы! Он надулся — сны за щеками несет. По дороге досмотрит, дожует…

Кеха молча взошел на крыльцо, встал рядом с Тимофеем Фокичем:

— Я не пойду с вами, Тимофей Фокич. Вчера я узнал, что мой дед — белогвардеец и убит под Юрьевом.

Настя, сидевшая за спиной Кехи, вскочила, споткнулась, сбегая по ступенькам, но не упала, удержалась. Со смешною неловкостью выправилась, повернулась к Кехе, чтобы лучше видеть его и слышать. Он добавил:

— Вот такая странная шутка. Сами видите.

Недоуменно приподнялись широкие шелковисто-угольные брови Коли Сафьянникова, губы выпятились этакой иронической гузкой: видимо, Коля подумал точно так же, как недавно Володя: «Надо ему трагедию представлять? Тоже мне — голос крови!» Валера Медведев, храня верность дружбе и в мелочах, тоже приподнял на Колин манер брови, светленькие, жиденькие, голубые глазки смешно вытаращились, отчего младенчески-румяное лицо Валеры враз поглупело. А Тимофей Фокич заволновался: снял панаму, обмахнулся ею и, забыв надеть, нацепил на палку, освободившуюся же руку прижал к сердцу:

— Вам невозможно не пойти, Иннокентий! — От волнения Тимофей Фокич не употребил излюбленного «сударя». — Не-воз-мож-но! Понимаете ли вы, какой важный сегодня выпал день?

— Нет, — сказал Кеха.

— Смею уверить: еще никогда история не задевала вас так остро и больно. Так разве можно теперь отстраняться, бежать ее власти?! Ради этого, сударь, стоит идти хоть на край света.

— Но, Тимофей Фокич, — Кеха отвел кудри со лба, с силой потер его, — я буду думать о белогвардейце, а сам пойду к партизанским могилам — странно же… А я буду думать.

Володя не вытерпел, возмутился:

— Да хватит тебе! Думай, сколько влезет! На здоровье! Хватит голову-то морочить, страдальца из себя строить!

Кеха сжал кулаки, дрогнул уже, качнулся, собираясь броситься на Володю, но Тимофей Фокич остановил легкой маленькой ладонью:

— Не горячитесь, милостивые государи. Прошу вас, Иннокентий, обязательно пойдем. Надеюсь, он решит именно так. — Тимофей Фокич повернулся к Володе и сухо, холодно заметил: — А вы напрасно не верите этому чувству. Оно заслуживает большей серьезности и большего воображения.

Володя раздраженно пожал плечами:

— Может быть. Только зачем его напоказ-то выставлять?

— Кто бы говорил! — Кеха намеревался что-то припомнить Володе, чем-то уличить его, но, не дав воли всплывшим запальчивым словам, замолчал. Потом сказал: — Хорошо. Я пойду, Тимофей Фокич.

Володя зло, возбужденно улыбнулся, найдя Настины глаза, и развел руками: «Вот, пожалуйста, целый спектакль!» — надеясь на ее сочувствие. Она, видимо, не поняла его улыбки, отвела глаза и заторопила:

— Ну, давайте же пойдем! Собираемся, собираемся!

Вскоре они шли влажным песчаным проселком, мимо загородных садовых товариществ, охваченных пышным яблоневым цветом. Сквозь редкую вязку плетней скользила темно-росистая утренняя зелень и наносила на путников дразнящую прохладу молодого укропа и огуречной рассады. Толстые межевые колья сияли золотыми консервными головами, радостно пока, неутомительно напоминая о предстоящей жаре. И прохлада молодой зелени, и резкие, слепящие вспышки солнца раздражали Володю своею безучастностью к его настроению: «Напрасно, совсем напрасно разозлился я на Кеху. Так хорошо кругом, а мне мешает что-то. Да не что-то, а весь этот дурацкий разговор! Сударю, конечно, одно подавай: историю, историю. И жареную и пареную. А как охота только про утро думать!»