Странники Гора - [86]

– Ну и в чем дело? – высокомерно осведомился Гарольд.

– У неё все ещё привязаны лапы, – раздражаясь от его непонятливости, ответил я.

Я наклонился и сбросил с лап птицы кожаную петлю. В то же мгновение она взмахнула громадными крыльями и взмыла в небо.

– Ай-и-ия! – услышал я победный крик Гарольда.

После этого я бросился ко второй птице, освободил ей лапы, взобрался в седло и набросил на себя ремни безопасности. Затем, провожая глазами быстро набирающую высоту птицу Гарольда, я натянул поводья своего тарна и пришпорил его коленями.

– Отпусти поводья! – крикнул я Гарольду, наблюдая за его действиями. – Ты мешаешь ей лететь.

– Ладно! – донесся до меня его радостный ответ.

В ту же секунду мы с тарном взмыли в небо и, набирая скорость, понеслись над быстро тающим внизу городом. Я бросил прощальный взгляд на слившиеся в одну цепочку факелы и огни в доме Сафрара и развернул птицу в направлении степей, туда, где нас ждали фургоны тачаков.

Я был счастлив, что нам удалось целыми и невредимыми выбраться из дома Сафрара, но знал, что должен буду вернуться в город, поскольку я так и не сумел заполучить в свои руки то, ради чего я приходил в Тарию, – золотой шар, все ещё остававшийся в руках у торговца.

Я должен каким-то образом заполучить его прежде, чем человек, с которым Сафрар состоит в сговоре, – тот самый, серолицый, с неестественно зелеными, как трава, глазами – затребует его себе и уничтожит или увезет его неизвестно куда.

Пока мы проплывали высоко в небе над степью, я все спрашивал себя, почему Камчак отводит босков и фургоны от Тарии и почему он решил так рано снять осаду.

Затем, уже в первых лучах восходящего солнца мы увидели под собой фургоны и запряженных в них босков. Костры в лагере тачаков горели, и все были уже на ногах: готовили завтрак, проверяли готовность фургонов и исправность упряжи, крепили скарб. Наступало утро, когда, я знал, фургоны должны двинуться от Тарии к далекой Тассе. Рискуя получить стрелу в грудь, я продолжал следовать за Гарольдом, спускающимся прямо к горящим между фургонами кострам.

Глава 21. КАМЧАК ВХОДИТ В ТАРИЮ

Вот уже около четырех дней я находился в Тарии, вернувшись сюда на этот раз пешком под видом мелкого продавца драгоценных камней. Тарна я оставил у фургонов и, потратив все до последней медной монеты, накупил пригоршню крохотных самоцветов, большая часть которых только называлась драгоценными, не имея никакой практической ценности. Тем не менее наличие их давало мне хоть какой-то предлог для пребывания в городе.

Камчака я нашел там, где мне и сказали, – у фургона Катайтачака, который все так же находился на вершине холма рядом со штандартом с изображенными на нем четырьмя рогами боска и был обложен хворостом, который удалось найти поблизости, и набит сухой травой. И фургон, и хворост затем были облиты горючими маслами, и на рассвете дня своего отступления Камчак своею собственной рукой бросил горящий факел в фургон. Где-то в мрачной глубине фургона с оружием под рукой сидел Катайтачак – тот, кого называли убаром тачаков и кто был верным другом Камчака. Поднимающийся от горящего фургона черный дым был, должно быть, легко заметен с далеких стен Тарии.

Камчак не произнес ни слова, он лишь сидел на своей каийле с выражением лица, полным мрачной решимости. На него было страшно смотреть, и я, хотя и считал себя его другом, не осмелился с ним заговорить.

Стоя у подножия холма стройными рядами, в седлах своих каийл с черными копьями у правого стремени, здесь находились командиры тачакских сотен. С мрачными лицами наблюдали они за пылающим фургоном.

Нет, не думаю, чтобы такие люди, как Камчак и как эти воины, могли добровольно отступить от стен Тарии.

Наконец, когда фургон догорел и ветер свободно гулял между обломками почерневшего каркаса и разносил пепел по зеленой траве степи, Камчак поднял правую руку.

– Увезти штандарт, – приказал он.

Я с грустью наблюдал, как специальный фургон со впряженной в него дюжиной босков, на который устанавливался штандарт, будучи извлеченным из земли, медленно двинулся по пологому склону холма, оставляя на его вершине лишь груду догорающих обломков да черный пепел – все, что некогда было фургоном Катайтачака.

– Развернуть фургоны! – скомандовал Камчак.

Медленно, фургон за фургоном, каждый на своем строго определенном месте, выстраиваясь в длинные ряды, тачаки формировали длинную колонну отступающих, которой предстояло покрыть сотни пасангов раскинувшейся перед ними степи.

Отступление от стен Тарии началось.

Далеко впереди я мог разглядеть бесчисленные стада босков.

Камчак привстал в стременах.

– Тачаки уходят от Тарии! – крикнул он.

Одна шеренга за другой, воины на каийлах – суровые, злые, молчаливые – разворачивали своих скакунов прочь от стен города и медленно двигались вслед за своими фургонами, оставляя у подножия холма лишь командиров сотен, которым предстояло замыкать шествие.

Камчак оставался на вершине холма наедине с догоревшими обломками и пеплом фургона до тех пор, пока его не коснулись лучи солнца, пронзившие серую пелену трагичного утра. Он стоял здесь ещё некоторое время и затем, легко пришпорив своего скакуна, медленно спустился с пологого склона.