Странники Гора - [18]

Элизабет Кардуэл, сама того не зная, опустилась перед нами на колени в положении, предписываемом для рабынь для наслаждений.

Она бросила вокруг себя ошеломленный взгляд и обреченно уронила голову.

Помимо ошейника на ней, как на каждой из находящихся на помосте женщин, был надет только сирик. Камчак подал мне знак.

– Говори, – приказал я девушке.

Она медленно подняла голову и, дрожа всем телом, едва слышно произнесла:

– Я – кейджера.

Катайтачак казался удовлетворенным.

– Это единственное, что она знает по-гориански, – сообщил ему Камчак.

– Для начала и этого достаточно, – заметил Катайтачак и обернулся к охраннику. – Вы кормили ее? – спросил он.

Воин утвердительно кивнул.

– Хорошо, – сказал Катайтачак. – Рабыне следует быть сильной.

После этого последовали расспросы девушки, в которых я – вряд ли следует об этом даже говорить – выступал в качестве переводчика.

Расспросы Элизабет Кардуэл, к моему удивлению, вел почти исключительно Камчак, а не Катайтачак. Вопросы Камчака отличались точностью и дотошностью; он нередко задавал один и тот же вопрос в разной форме, по-видимому связывая между собой ответы девушки, сопоставляя их и делая в уме соответствующие выводы. Из разрозненных деталей он составлял стройную систему, сплетая вокруг девушки тончайшую, едва уловимую сеть. Он моментально подмечал малейшие колебания, малейшую заминку в её ответах, и эти, казалось бы, мелочи зачастую лучше самих ответов девушки рассказывали Камчаку о том, что он хотел услышать. Я восхищался его умом.

В течение всего этого времени, пока огни факелов старательно разгоняли сумерки, Элизабет Кардуэл не позволялось двигаться, и она продолжала стоять в той же позе рабыни для наслаждений, опустившись на колени, с выпрямленной спиной и высоко поднятой головой.

Роль переводчика в данной ситуации, как вы сами можете догадаться, была довольно сложным делом, но я старался в наиболее убедительной форме донести до Камчака все то, что девушка, дрожа и запинаясь, пыталась мне сказать.

Хотя в каждом ответе девушки таилась большая опасность, я старался донести слова девушки с максимальной точностью, позволяя Элизабет Кардуэл говорить так, как она считала нужным, несмотря на то что большинство её слов звучали для слушателей просто фантастически: да и как иначе воины из племени тачаков могли воспринимать слова о другом мире, где города не являются самостоятельными, полностью автономными образованиями, а входят в состав недоступных для понимания кочевников государств? О мире, в котором отсутствуют касты, а общественные отношения строятся на основе совершенно иных категорий. Об обществе, где нет прямого товарообмена, но зато присутствуют системы займов и кредитов. О мире, где не найдешь тарнов или тарларионов, но на каждом шагу встретишь автомобили и самолеты, принцип действия которых отказывалось воспринимать воображение тачакского воина. В мире, где для того, чтобы передать сообщение из одного города в другой, не нужно снаряжать гонца, которому предстоит скакать на каийле дни и ночи напролет, а достаточно поднять трубку телефона и набрать необходимый номер.

Катайтачак и Камчак, к моему великому удовольствию, искренне старались вникнуть в слова девушки, удерживались от высказывания своих соображений по поводу услышанного и не спешили объявить девушку сумасшедшей. Их поведение ободряло меня: я боялся, что они, потеряв наконец терпение выслушивать то, что не могло не казаться им совершеннейшим абсурдом, в гневе прикажут наказать Элизабет Кардуэл плетьми, а то и вовсе решат подвергнуть её пытке.

В то время я ещё не знал, что у Катайтачака и Камчака имелись некоторые причины считать, что все, о чем говорит им девушка, вполне может быть правдой. Однако на наиболее интересующие их – как и меня – вопросы о том, каким образом и зачем оказалась эта девушка в тарианских степях, землях народов фургонов, ответа они так и не получили.

Как ни странно, мы все были, кажется, удовлетворены тем, что и сама девушка, похоже, этого не знала.

Катайтачак с Камчаком наконец окончили свои расспросы и, устраиваясь поудобнее, откинулись назад, не спуская глаз с девушки.

– Не шевелись, – приказал я ей.

Она повиновалась. Она была очень хороша собой.

Камчак жестом дал мне знак.

– Можешь опустить голову, – сказал я девушке.

Бросив на меня жалобный взгляд, девушка под перезвон цепей подалась плечами вперед и уронила голову так низко, что лоб её упал на шкуру огненного ларла, на которой она все так же стояла на коленях.

Все её тело сотрясала нервная дрожь.

Мисс Кардуэл мало чем отличалась от тысяч хорошеньких женщин крупных городов Земли. Возможно, она была несколько умнее других или выглядела чуть симпатичнее большинства своих подруг, но в основном она была такой же, как те, что работали в учреждениях, магазинах или мастерских, пытаясь обеспечить себе существование в одном из пленяющих воображение городов, прельщающих своих жителей обилием соблазнов и удовольствий, от которых так тяжело отказаться. То, что произошло с ней, как я полагаю, могло в равной степени произойти с любой из её подруг.

Она помнила, как проснулась в тот день, умылась, оделась и, позавтракав на скорую руку, выбежала из дома, как спустилась в метро, добралась до своего офиса (одного из многочисленных рекламных агентств на Мэдисон-авеню) и принялась за свои обычные, успевшие порядком наскучить обязанности секретарши. Она помнила свое волнение, когда её вызвали ассистировать шефу отдела на встрече с кем-то, чью фамилию она, конечно, сразу же забыла; помнила, как, мазнув по губам помадой, с ручкой и блокнотом в руке она вошла в кабинет начальника.