Я не допускал и мысли, что между капитаном и его женой все кончено. Вот на чем и основывал свои наблю дения:
Горничная Рагнхильд состояла при фру сыщиком и наперсницей. Она шпионила в пользу своей хозяйки, она ложилась последней, она подслушивала, стоя на лестнице и разглядывая свои ладони, а когда бывала во дворе и ее окликали из комнат, делала для начала три– четыре бесшумных шажка. Она была девушка красивая и разбитная, с глазами на редкость блестящими. Как-то вечером я застал ее возле беседки, где она нюхала си рень. При моем появлении она вздрогнула от испуга, предостерегающе указала на беседку и убежала прочь, прикусив зубами кончик языка.
Капитан, должно быть, знал, чем занимается Рагн хильд, недаром он однажды во всеуслышание сказал своей жене, – думаю, он был пьян и чем-то раздоса дован:
– Подозрительная особа эта твоя Рагнхильд. Я не желаю, чтобы она дольше у нас служила.
Фру отвечала:
– Ты уже не первый раз хочешь рассчитать Рагн хильд неизвестно за что. К твоему сведению, она самая расторопная из всех наших горничных.
– Разве что в своем ремесле, – отвечал капитан.
Этот разговор навел меня на некоторые раздумья. Неужели фру до того хитра, что держит при себе согля датая с единственной целью доказать всем и каждому, будто ее очень волнует, чем занимается капитан. Тогда в глазах всего света она может предстать женой-страда лицей, которая втайне тоскует по своему супругу, но не видит от него ничего, кроме обид и несправедливости. И, следовательно, имеет полное право отплатить ему той же монетой. Бог весть, может, дело именно так и обстоит.
Но очень скоро я переменил мнение.
День спустя капитан изменил тактику. Он не мог ускользнуть от неусыпного надзора Рагнхильд, ни когда шептался с Элисабет в укромном уголке, ни когда позд ним вечером хотел уединиться с кем-нибудь в беседке – и вот он сделал крутой поворот и начал расхваливать Рагнхильд. Не иначе как женщина, не иначе как сама Элисабет подсказала ему эту мысль.
Сидим мы, батраки, как-то на кухне за длинным обеденным столом, тут же и фру Фалькенберг, а горнич ные занимаются кто чем. Приходит капитан со щеткой в руках.
– А ну, обмахни меня разок-другой, – говорит он Рагнхильд.
Та повиновалась. Когда она кончила, капитан ей сказал:
– Благодарствуй, мой друг.
Фру несколько растерялась и тут же, не помню за чем, услала Рагнхильд на чердак. Капитан посмотрел ей вслед, а когда она вышла, сказал:
– В жизни не видел таких блестящих глаз.
Я украдкой глянул на фру. У нее недобро сверкнули глаза, запылали щеки, и она вышла из кухни. Но в две рях она обернулась, и теперь ее лицо было мертвенно– бледным. Она наверняка успела принять какое-то реше ние, потому что бросила мужу через плечо:
– Боюсь, как бы у нашей Рагнхильд не оказались слишком блестящие глаза.
Капитан удивился.
– Это как же?
Фру едва заметно улыбнулась, кивнула в нашу сто рону и объяснила:
– Она очень подружилась с батраками.
Тишина в кухне.
– Пожалуй, ей и в самом деле лучше от нас уехать, – сказала фру.
Все это было наглой выдумкой от начала до конца, но мы ничего не могли поделать, мы понимали, что фру лжет с умыслом.
Мы вышли, и Нильс с досадой сказал:
– А может, мне стоит вернуться и сказать ей пару ласковых…
– Господи, есть о чем волноваться, – отговаривал я его.
Прошло несколько дней. Капитан не упускал ни одного случая отпустить Рагнхильд в присутствии жены какой-нибудь пошлый комплимент:
– Эх, и ядреное у тебя тело, – заявлял он.
Подумать только, каким языком разговаривали те перь в господской усадьбе! Впрочем, падение шло неуклонно, из года в год, и пьяные гости сделали свое, и праздность, и равнодушие, и бездетность сделали свое.
Вечером ко мне пришла Рагнхильд и сообщила, что ей отказали от места; фру не утруждала себя объясне ниями, она только вскользь намекнула на меня.
И это тоже было нечестно. Фру отлично знала, что я здесь долго не пробуду, зачем же именно меня делать козлом отпущения? Она решила любой ценой досадить мужу, иначе этого не объяснишь.
Вообще же Рагнхильд очень огорчилась, даже всплакнула, потом вытерла глаза. Спустя немного она утешила себя мыслью, что, когда я уйду со двора, фру Фалькенберг снова ее возьмет. Я же в глубине души был уверен, что фру и не подумает ее брать.
Словом, капитан и фру Элисабет могли торжество вать победу – назойливая служанка навсегда покидала усадьбу.
Как мало я тогда понимал! Мое восприятие страдало, должно быть, каким-то изъяном. Дальнейшие собы тия заставили меня снова изменить мнение – ах, до че го же трудно разобраться в людях!
Так я понял, что фру Фалькенберг не лукавила, искренне ревновала мужа, а вовсе не притворялась, что бы на свободе обделывать свои делишки. Совсем напро тив. Но зато она ни на секунду не поверила, будто муж ее питает какие-то чувства к горничной. Вот это была с ее стороны военная хитрость: когда дело пошло всерьез, она готова была ухватиться за любое средство. Тогда на кухне она покраснела, что правда, то правда, но это была невольная краска, ее не могли не возмутить непо добающие речи мужа, только и всего. Настоящей рев ности тут не было и в помине.
