Странная война 1939 года. Как западные союзники предали Польшу - [26]

Следующие три дня Айронсайд посвятил изучению документов и планов, разработанных британскими и французскими штабами. Французы отказались от каких-либо мыслей о наступлении и против линии Зигфрида, и против итальянцев. Затем Айронсайд отправился к Хор-Белише, желая сообщить ему, что нет никаких планов и немцам предоставлена свобода отправить в нокаут Польшу и Румынию. Айронсайд был подавлен мыслями, что премьер-министр скроен не для войны и, по мнению Айронсайда, является пацифистом в сердце с «твердой верой, что Бог избрал его в качестве инструмента для предотвращения надвигающейся войны».

Айронсайд, вероятно, вспоминал генералов и авиационных маршалов союзников, которые были немногим лучше и почти не отличались от премьер-министра. Однако и немцы не были осведомлены относительно маневра союзников при розыгрыше польской карты. Немцев все еще сильно беспокоила перспектива войны на два фронта – и на это у них были все основания, – и они всячески старались устранить эту пугающую перспективу. В конце июля на одном из скучных приемов в Берлине Геринг сам взялся за дело. И снова выбранным посредником должен был стать умный и понимающий Поль Стелен.

Послушав некоторое время скучные светские разговоры, вспоминает Стелен, Геринг отвел его в сторону и пригласил Боденшатца присоединиться к ним. Геринг хотел знать, когда французский посол вернется из летнего отпуска. Стелен ответил: примерно в середине августа. «Это будет слишком поздно, – заметил Геринг. – Кулондр должен быть в Берлине; что-нибудь может случиться в любой день». Затем Геринг стал внушать Стелену, что французскому премьеру необходимо срочно сообщить о возможных событиях: он должен сообщить Даладье, чтобы Франция не брала на себя никаких рискованных обязательств в отношении Польши, – в течение трех или четырех недель она может оказаться втянутой в кризис куда более опасный, чем предмюнхенский кризис в сентябре.

Геринг распорядился немедленно вернуть Стелену реквизированный у него ранее личный самолет, чтобы он мог вылететь в Париж с этим сообщением. Боденшатц, провожая Стелена, добавил личное предостережение: к 1 сентября Германия будет в состоянии войны с Британией и Францией, «если союзники не проявят такого же понимания, как в Мюнхене». Через три дня, 31 июля, Стелен уже летел в Париж.

Уже на следующее утро Стелен прибыл к командующему французскими ВВС генералу Вюймену. Он подробно изложил содержание разговора с Герингом и Боденшатцем, сообщил свое личное впечатление о ходе немецкой мобилизации и высказал убеждение, что она завершится к середине августа; от себя Стелен добавил, что немцы, вероятнее всего, нападут на Польшу в течение четырех недель.

Вюймен не согласился. Французское правительство располагает менее пессимистичными данными, ответил он Стелену; оно подготовилось «ко всем возможным случайностям». Но не в этом суть, возражал Стелен. Вопрос в том, можно ли точно сказать Гитлеру, что предпримут союзники на западе, если Германия нападет на Польшу. Это – единственная надежда спасти мир и Польшу. По мнению Стелена, немцы, вероятно, были так же хорошо информированы относительно намерений англичан и французов, как и относительно своих планов[14]. Гитлер все равно узнает, что французы намерены ничего не делать. После этой бесполезной встречи с Вюйменом у Стелена состоялась такая же встреча с министром авиации Ги ла Шамбром, обмен мнениями с которым оказался еще более разочаровывающим. Затем он возвратился в Берлин. Это была исключительно показательная интерлюдия в предвоенной дипломатической игре.

Зачем Герингу понадобилось вмешиваться таким образом? Он сделал это с целью предотвратить войну или желая увериться в том, что французы будут вести себя спокойно в случае нападения Германии на Польшу? Действовал ли он в сговоре с Гитлером, чтобы отпугнуть французов и британцев от польского фронта, или проводил самостоятельную внешнюю политику? Легче ставить такие вопросы, чем отвечать на них, но многое зависит от правильного понимания того, что происходило во время этих бесед.

Центральным фактом являлось то, что во главе на первый взгляд монолитной немецкой военной машины, с наводящими ужас гестапо и службой безопасности Гиммлера, однопартийным государством, строго контролируемой прессой и отсутствием привычных демократических принципов, находились личные отношения между лидерами, граничившие с анархией. Интриги и соперничество определяли жизнь Риббентропа и Розенберга, Геринга и Геббельса, Гесса и Гиммлера, каждый из нацистских лидеров проводил свою независимую политику, направленную на укрепление собственного положения. Не лучше была ситуация и в вооруженных силах: генералы были озлоблены и расколоты, а в некоторых важных случаях даже проявляли пораженческие настроения. Контрразведывательные органы возглавлялись офицерами, настроенными против Гитлера, желавшими его смещения и находящимися в контакте с союзниками и некоторыми нейтралами.

Однако сила Гитлера заключалась в том, что в этот решающий момент в конце июля все его министры и старшие офицеры хотели того же, хотя и по разным соображениям. Никого из них не беспокоило предстоящее уничтожение польского государства. Их всех (кроме Гитлера) тревожила угроза англо-французского вторжения; они боялись его «ради Германии» и не могли представить себе Германию, ведущую успешную войну на двух фронтах. На том приеме, где присутствовал Стелен, Геринг был их представителем. Единственным способом сохранения мира было принесение в жертву Польши, примерно так же, как Чехословакия была принесена в жертву год назад. Однако Геринг выразил эту позицию более отчетливо. На карту будет поставлено само существование Британии и Франции, если они придут на помощь полякам. Геринг предостерегал французов, потому что, в отличие от Гитлера, немцы еще не были убеждены, что британцы и французы ничего не сделают для помощи Польше. И главной причиной этих сомнений было знание, что у союзников на западе будет огромное военное превосходство, пока немцы занимаются польской кампанией.