Странная птица. Мертвые астронавты - [68]

Ее мать считала, чтодемоны– это не простодемоны, а возмездие от бога. Целенаправленное наказание. Девочка, став подростком, знала, что ее мать была неправа – и в этом, и во многих других вещах. И все же иногда ей было легче думать о них так, в духе разговоров ее матери о религии.

Всякий раз, когда девушка писала словодемон– и в те дни, и ныне, и присно, – она ощущала себя обязанной использовать свою собственную кровь. В качестве защиты. Как наказание. Кровью она чертила круги на полу своей комнаты и рисовала символы, найденные на страницах книг.

Но как быть, когда весь мир превращается вдемона?>>

– 5 —

Некоторые из них задают слишком много вопросов, как только видят дневник. Особенно Эрик, долговязая развалина, недавно прибывший. У него шок от повальной новизны быта. Он думает о бездомных людях как о сообществе, которым они могут быть, но не всегда являются. Думает о себе как о ком-то отдельном, приходящем. А твои глаза болят, когда при плохом освещении ты чересчур сильно щуришься. Ты отвергаешь все вопросы, даже когда прячешь дневник поглубже в свои рваные одеяла, в свой спальный мешок.

Ты прижимаешься к грязной стене туннеля, радуясь, что она защищает тебя от ветра. Когда Эрик отступается, замолкает и таращится из туннеля на реку, ты в который раз пытаешься заснуть. Одну руку держишь на бейсбольной бите. Скрип падающего снега исходит из дневника, а не из внешнего мира, и вновь он звучит в твоей голове.

В дневнике ты обретаешь крупицы покоя. Какие-то страницы пахнут летом. А другие – словно бы вырваны из зимы. На одном бросающемся в глаза двухстраничном развороте запечатлено падение метеора. Внизу некто, сотканный из тьмы, смотрит через снежную равнину на то, что может быть когтями и руками какого-то другого монстра. Все это время падают снежные хлопья, смешанные со звездами. На полях был нацарапан еще один набросок лисьей головы в шлеме глубоководного ныряльщика, и непонятные слова – в довесок.

В какой-то момент, или же на другой день, Эрик ушел. Люди ушли. Туннель стал совсем-совсем заброшенный. Осталась только ты – то, что от тебя осталось. Потеряла счет времени. Потеряла самоконтроль. Сделай же что-нибудь практичное, чтобы удержаться. Вбей кол в землю. Не отплывай во мрак. Сопротивляйся подступающему омуту, темному и глубокому, засасывающему в себя. Посвяти себя моменту – настоящему.

Что у тебя есть, кроме таинственного дневника? Каждое утро – подводишь итоги, как будто что-то может измениться. Потому что это возможно. У тебя может быть и меньше. Ты не можешь позволить себе меньше, не вынесешь очередного ужатия инвентаря. Рюкзак, а внутри – плеер с обрывистым микстейпом[10], подарок от старого дружка, который был у тебя еще до бродяжничества. Бейсбольная бита с отпиленной ручкой. Футляр для губной помады старой-престарой марки, принадлежавшей матери, черствый хлеб, украденный из мусорного контейнера за продуктовым магазином. Банка тунцовой пасты, но без консервного ножа ее не открыть. Шоколадный батончик – так, на всякий пожарный случай. Галлонный кувшин с надписью «молоко», наполненный водой из ручья.

Саламандра все околачивается вокруг да около – даже в холодную погоду. Твое сообщение либо получено, либо нет. Когда ты возвращаешься к грязи на берегу, букв-символов уже нет – они либо смыты, либо слизаны.

Изломанное, оскверненное тело.

Бледные неправдоподобные чужаки все еще бродили где-то в лесу.

Саламандра становится больше. Прямо у тебя на глазах. Ну да, ты слишком часто на нее смотришь. Из подлеска. Из-за деревьев. Ты выглядываешь из-за пустой бочки – ты разведчица, ты наблюдаешь. Ждешь. А чего ждешь? Саламандра дрейфует, отступает, возвращается в фокус. Изменчивая ее кожа меняет цвет с зеленого на красный – на дымчатый багрянец горящего сарая. Саламандра весомая, она оставляет след за собой – узоры в воде. Тебе кажется, будто ты – во чреве чудовища, пусть и не безнадежно чудовищного. Есть ли где-то карта, способная указать тебе путь наружу? Или ты тут безнадежно застряла?

Ты зовешь существо саламандрой, потому что ничего более похожего – не знаешь. С тех самых пор, как ребенком заблудилась в лесу и прошла вдоль ручья, чтобы вернуться. Всегда считала их медлительными, маленькими, хрупкими. Но эта тварь в реке, эта саламандра – она так велика, что вспенивает воду, и по водоворотам можно счесть дразнящий намек на ее истинную форму.

Но глаза на ее голове расположены совсем не так, как у саламандры.

А еще у нее острые зубы.

И хвост с гребнями и зазубринами – плавник-стабилизатор.

Плывет так быстро – вот вроде бы глянешь, вот она, моргнешь, уже исчезла. Рассекает речные воды, уходит в глубину, подбирается к мелководью – по акульей тактике. Пахнет свежо, как чистый ток – как когда-то пахла сама река, до того, как появился Город.

Быстро стемнело, но ты все смотришь – глаз не можешь оторвать. В животе у тебя плещутся хлебные комки и водка – целая бутыль была оставлена кем-то в переулке. Ты либо пройдешь этот тест, либо провалишь. Впустишь демонов, ведь демоны уже здесь. Когда светлячки опускаются к самой поверхности, саламандра чуть приподнимается, гасит их свет и возвращается в былое положение. Священный мрак кругом. И у тебя нет ни убеждения, ни твердой веры в себя. Может быть, потому что ты не так свежа, как это существо, не такая