Странная птица. Мертвые астронавты - [28]

Пресный ручей поблизости срывался в океан миниатюрным водопадом. В кавернах за завесой воды угадывались потенциальные убежища. Вон та небольшая ниша, к примеру. Тут чудо-компас забился так сильно, что Птица еле-еле сумела взлететь. Поднырнув под водяной поток, она нашла пещеру, внутри которой непостижимым образом росли болотно-зеленые деревья с фиолетовыми ягодами. Съестными, судя по запаху.

Компас встал наглухо. Умер – в непосредственной близости от своего близнеца.

На одном из деревьев восседала пестрая птица. Ее сестра – во всем переливающемся великолепии; ее прежняя версия, прекрасная и не хлебнувшая всего того горя, что досталось ей. Их взгляды встретились. Птица на дереве с любопытством смотрела на маленькую птаху, тайком проскользнувшую в убежище. И призраки, населявшие их разумы, наконец-то нашли друг друга.

Какое-то время обе настороженно и опасливо молчали. Смотрели друг на друга до тех пор, пока Странная Птица не поняла, что ее узнали. И – будто по мановению руки рухнула та стена, без которой одна не могла более прятаться от другой.

Хотела бы я, чтобы мир стал лучше, Санджи. Чтобы все мы стали лучше. Хотела бы я быть жива, чтобы встретиться с тобой. Чтобы все наши планы удались. Чтобы мир был спасен. Хотела бы я… но, если ты слушаешь это сообщение, значит, мы потерпели неудачу. И уже слишком поздно. Я держалась так долго, как могла, но… но.

И ответ был таков:

Пусть я не могу быть с тобой, солнце мое, я все равно буду беречь тебя всю жизнь.

Все, кто трудился над Странной Птицей… кто вмешивался в ее судьбу, кто возлагал на нее надежды или опасения… все они были мертвы. Вместе со своими чаяниями. Но Странная Птица могла видеть будущее. Вот они исследуют подлесок в поисках пропитания. Садятся на крышу разрушенной Лаборатории. Прыгают по деревьям, срывая плоды. Ютятся в скалах – и, может статься, строят гнезда. В любом случае – живут долго-долго. Неважно, найдутся ли в их жизни спутники – вон они, овес и ежевика, растут у самого моря, клюй – не хочу.

И все лишнее, бесполезное и бессмысленное наконец-то забылось, лишилось цены.

Компас, крутящийся в сердце Странной Птицы, в конце концов оказался лишь нуждой одной обреченной человеческой души в донесении последних слов любви другой такой же душе. И пусть Птица чуть не осталась без тела, следуя ему – свою миссию она выполнила.

Да и потом, к чему потребны тела? Где заканчивается одно тело и начинается другое? Почему надлежит телам быть неизменными и сильными? Странная Птица лишилась многого, но засеяла еще больше – и теперь все ее существо заходилось в радостной песне. Радовалась она не отсутствию страданий и не окончательной своей сублимации, а наконец обретенной свободе. Пусть мир нельзя было спасти, он точно не был уничтожен.

Чудо-птица завела трель, и пусть то не был звук, знакомый всякому из птичьего рода-племени, Странная Птица поняла, что он значит. И если даже от Санджи в ней осталась лишь малость – та все равно признала звук и ответила ему. Так две птицы и пели друг другу, и одно мертвое отвечало другому мертвому на языке, понятном лишь им одним.

Мертвые Астронавты

Даже во сне

Сдержу я обещанья,

данные тебе.

HOT SNAKES[4]

7   “Какая это версия?”

   7   “Нулевая. Эта версия – нулевая”.

      7   “Ты веришь мне?”

         7   “О да”.

            7   “Любишь меня?”

            7   “О да”.

         7   “Обними меня”.

      7   “Непременно”.

   7   “Даже если я – уже не я”.

7   “Непременно, Мосс”.

0   “И тогда я всегда буду рядом”.

     Даже раньше, чем знала тебя.

     Даже после того, как узнала.

     Даже после.

1. Грезы Синего Лиса

Так они и бежали – сквозь бреши, найденные в швах. Бежали, памятуя о городе, где нет зданий. Им были открыты два мира – новый и старый. Старый мир – простор древнего морского дна, зеленого от камышей, подернутых ряской озер и низких, отравленных водной солью деревьев с толстыми заросшими мхом ветвями, на которых они могли спать.

Теперь же приходилось им отдыхать на полуразрушенных крышах да в тени колоссальных скал посреди пустыни. Теперь надлежало им окунаться в сны там, где только получалось, и доверяться дозорному, не ложившемуся спать. Их вера должна была быть легка, как пируэт, выписываемый мыслью на пути из одного ума в другой. Именно эта легкость даровала им возможность познать волю друг друга.

Цветом они были подобны песку, что мог свободно течь и замирать, мог под лапами оставаться незамеченным – но никогда притом никуда не пропадать. Песок ведь не мог распасться, своей последней формы он уже достиг.

И в ночи от одного к другому неслись хлопки – так они ловили мигающих во тьме, будто спасительные сигналы, гигантских светлячков. Смаковали шелест их сминаемых крыл, хруст панцирей. Вливали в себя прохладу мрака. После этого они резвились, выискивали скрытую воду, рыли собственные неглубокие колодцы. Раз не светила иная участь – слизывали с камней соль. Они спаривались, производили на свет детенышей, а порой – смотрели на далекие звезды и задумывались на миг, а что же находится там, за ними. Пусть даже для них это и значило не больше пляски светлячков в ночи.