Странная практика - [68]

* * *

Довольно поздно днем – почти вечером – Хейлторп снова очнулся. На этот раз в кресле у его кровати дремал Фаститокалон. Небольшая перемена, произошедшая в подписи пришедшего в себя Хейлторпа, его разбудила.

– Привет! – сказал Фаститокалон, садясь прямее. – Как вы себя чувствуете?

Хейлторп несколько раз моргнул – энергично, как делают те, кто пытается согнать пелену с глаз, – однако его разрушенные глаза так и не сфокусировались. Лицо он повернул в сторону Фаститокалона, хоть и не совсем точно определил направление.

– Кто здесь? Я не… я ничего не вижу, кто здесь?

Голос тоже изменился, хоть и не очень заметно: из него исчезло нечто такое, что Фаститокалон опознал теперь как эхо, эффект отражения звука. Теперь Хейлторп казался усталым, отчаянно больным человеком. Однако определенно самим собой, а не тем, иным.

Фаститокалон в который раз поразился тому, какими цепкими бывают люди: несмотря на свои малые шансы, человечеству удавалось держаться уже много веков.

– Я – Фаститокалон, – сказал он. – Кажется, нас не знакомили. Я друг Ратвена и доктора Хельсинг.

Слепое лицо чуть повернулось, но взгляд оказался устремлен не прямо на Фасса, а куда-то за его правое ухо. Без голубого сияния глаза у Хейлторпа выглядели еще омерзительнее. Начали распространяться язвы.

– Не с… зеркальными глазами?

– Нет, это Варни. Еще один друг. А болтливый молодой человек с американским акцентом – Август Крансвелл. Я – развалина в отлично пошитом костюме.

– Вы… серый, – проговорил Хейлторп полувопросительно.

– Совершенно верно. Боюсь, у меня это природное.

Казалось, Хейлторп обдумывает услышанное, на секунду закрыв глаза. На щеках у него горел лихорадочный румянец, так что блестящие пятна заживших ожогов резко выделялись на красном фоне.

– Я не вижу, – снова сказал он. – Почему я ничего не вижу?

Фаститокалон вздохнул.

– Ну… Это довольно долгая история, и на самом деле мы надеялись, что это вы расскажете нам большую ее часть. Вы хоть что-то помните?

– Голубой… свет под землей. Божественный свет. Глас Божий.

– Вы же знаете, что на самом деле это не Бог. Знаете ведь?

– Он звучит… у вас в голове. Произносит слова. Глас Божий… только не тихий, не спокойный. Он… обжигает.

– Он испускает сильное ультрафиолетовое излучение, – пояснил Фаститокалон. – Насколько я понимаю, вас… заставляли бдеть перед ним?

– Это… это был обряд. – Казалось, что ему трудно говорить: он крепко зажмурился, но слова перестали походить на бред. – Пост и… молитва… и позволение войти в свет. Очиститься огнем.

Фаститокалон смотрел, как руки на одеяле сжимаются в кулаки.

– Нам дарилось… новое зрение. Иное зрение. Я… я снова научился двигаться. Распознавать, где стены, видеть сквозь них… – Он судорожно сглотнул, и по его лицу потекли слезы. – Только… только очистившиеся могли получить клинок.

– Эти клинки, откуда они взялись? Кто их сделал?

Хейлторп слабо качнул головой.

– Не знаю. Иоанн… брат Иоанн… он их нашел. Бог привел его к ним.

Фаститокалон вздохнул.

– Значит, вы жили под землей?

– Да. В туннелях. После того, как мы были обожжены… мы оставались под землей и выходили только творить дела Божьи.

– А Божьим делом стало убийство чудовищ.

– Зло, – откликнулся он. – Да. И… и грешников. Творящих беззаконие.

– Как я понимаю, свет определял, кто именно грешен, а кто – нет?

– Он говорил с братом Иоанном. Тех, кто не исполнял его приказы… наказывали.

Ямка у него между ключицами быстро пульсировала.

– Где она? Сама эта штука?

– Ниже подземки, – ответил Хейлторп. – Глубоко. В каких-то… старых туннелях под станцией метро «Сент-Полз».

Фаститокалон моргнул. Значит, все это время она находилась настолько близко от них? Полмили, отделявшие особняк Ратвена от собора Святого Павла, внезапно показались ему очень-очень маленьким расстоянием.

– Спасибо, – мягко сказал он почти сразу же. – Пока достаточно. Вам нужен отдых. Здесь вы в безопасности, вам ничто не угрожает.

– Не в безопасности. Я погиб. Проклят Богом. Отвергнут…

– Нисколько. Поверьте мне, я бы знал. Какое-то время вы действительно были не человеком, но сущность, обитавшая внутри вас, ушла. Вы прокляты не больше любого другого – и меньше очень многих, я бы сказал. Отлучение от «Меча Святости» сильно говорит в вашу пользу.

– А вам откуда знать?

Вопрос Хейлторпа прозвучал чуть сварливо.

– Я – демон. Ну, по большей части демон. Я почувствовал, как эта сущность из вас выходила.

Глаза Хейлторпа округлились, безрезультатно пытаясь сфокусироваться.

– Успокойтесь. Я не собираюсь делать ничего демонического. Просто поверьте мне на слово: ваша душа цела, я сейчас смотрю на нее. Кому что-то и грозит от Господа вашего Бога, так это той штуке, которая всю эту кашу заварила. Я почти уверен, что представляться Гласом Божьим, не являясь на самом деле Гласом Божьим, – это то, чего Небеса не одобрят. Место занято, знаете ли.

– А что это? – прошептал Хейлторп. – Что там, внутри света? Что со мной говорило?

– Не совсем уверен, но как целиком демоническое оно тоже не ощущается. Оно вас оставило, мистер Хейлторп. Видимо, в духовном плане вам не помешало бы помыться и почиститься, но вы сейчас не направляетесь прямо в бездонную бездну. – Он вздохнул. – Но вам и правда надо отдыхать, а то Грета будет на меня сердиться. Вам ничего не надо?