Страницы жизни Трубникова - [15]

Бедная его спутница не заметила большой лужи, еще чуть, и слепцы погрузились бы в холодную топь. Но старик, видно нашаривший лужу посохом, удержал спутницу за плечо и провел краем уличного озерка. Казалось, сама древняя Русь пожаловала в Коньково, Даже в пору детства Трубникова никто в округе не носил онуч и лаптей. Слепцы приближались, за плечами их висели залатанные, плотно набитые котомки. В их степенной, тихой поступи было что-то скорбно-величественное и вечное, будто они несли в котомках не хлебные огрызки, а горе всей земли, печаль всех обездоленных, сиротство всех, кому негде преклонить голову.

Вот они вышли на сухой бугор как раз против дома Надежды Петровны, по другую сторону улицы, поклонились на все четыре стороны и заголосили тонкими, сильными, древними голосами, что от века голосили слепцы по всей великой Руси:

— Подайте, люди добрые, христа ради! Слепым да убогоньким, света божьего не видящим, в темной ночи обитающим, подайте хоть копеечку, хоть корочку сухую, несытую!..

Распахнулось окошко за спинами слепцов, и наружу выглянула непокрытая седая голова скотницы Прасковьи. По-птичьи острые глаза Трубникова разглядели то обязательное, пристойно и умильно-скорбное выражение, какое появилось на серьезном носастом лице скотницы. Седая голова скрылась, вслед за тем Прасковья вышла из дома уже в платке, держа в горстях груду хлебных корок. «Самой, поди, жрать нечего, а туда же… — с неудовольствием и нежностью подумал Трубников. — Проклятый русский характер».

Слепцы кончили причитать и затянули в голос что-то божественное. Хлипкий, треснутый старушечий дискант вплетался в сильный, глубокий, бочковый бас старика, у него оказалось два голоса — один для причета, другой для пения. Подошла с полными ведрами пожилая колхозница Коробкова и остановилась возле слепцов, как зачарованная, даже ведра забыла наземь поставить.

Трубников жадно вглядывался в худую, костистую, статную фигуру слепого старика, Из-под коротких рукавов армяка торчали большие, как лопаты, темные жилистые руки с плоскими, мосластыми запястьями, много поработавшие крестьянские руки. Видно, старик в своем добродяжьем существовании вспахал немало землицы, обкосил не счесть лугов, а хлеба убрал столько, что хватило бы на годовой прокорм хорошему селу. У нас почему-то ни во что не ставят земледелие старой России, а ведь Россия была житницей Европы, русским хлебом полсвета кормилось. Значит, не такие уж плохие урожаи снимал русский мужик со своей бедной земли, хоть и трудился над ней сошкой-ковырялкой да серпом с косой. Знал мужик землю, и знание свое, все умножая, передавал из поколения в поколение, и стало оно не просто знанием, а нутряным, проникающим чутьем земли…

Меж тем слепцов окружили ребятишки да около десятка старых и молодых колхозниц все с теми же привычно скорбными лицами, пригорюнившись, внимали душевно-жалостным голосам слепых певцов, иные краешком платка утирали слезу.

Трубников поглядел на часы: скоро конец обеденному перерыву. Хотят слушать божественное пение, вместо того чтобы заняться по домашности, — пусть слушают, а только через двадцать минут он прекратит концерт: пожалуйте в поле!..

Из Прасковьиных ворот вышел индюк Пылька. Это был старый индюк, которого Прасковья умудрилась сохранить при немцах, истребивших в деревне всю живность, Набалованный нежной привязанностью хозяйки, Пылька был самолюбив, раздражителен и зол, он клевал до крови своим коротким кривым клювом. Индюк вышел во всем величии: хвост павлином, голубая маленькая голова с фиолетовыми обводьями глаз гордо вскинута, с клюва свисает бледно-розовая сопля, алеет борода над перламутровым зобом. Он равнодушно прошагал крепкими суковатыми ногами мимо знакомых баб, презрительно покосился на отпрянувших ребятишек и тут увидел слепцов. Шея индюка удивленно вытянулась, хвост сложился веером, сопля подобралась в крошечный рог над клювом, весь он уменьшился, утончился, разом утратив свое величие. То ли пришельцы не понравились Пыльке, то ли его задело всеобщее внимание к ним, но Пылька стал угрожающе раздуваться, словно его накачивали воздухом. Его голова, шея, набухший толстыми узлами зоб затекли кроваво-красным, и вдруг, пригнув морщинистую шею, перо дыбом, Пылька кинулся на слепую старуху. Не миновать бы ей беды, да старик махнул ненароком посохом и угодил индюку прямо по клюву. Пылька съежился, как лопнувший воздушный шар, и побежал прочь, кидая землю суковатыми ногами.

Тут Трубников высунулся до Пояса из окна и поманил старика рукой. Он поманил еще и еще и досадливо нахмурил брови. Слепцы продолжали петь, то уносясь в небо, то возвращаясь к земной юдоли, но женщины заметили странные жесты своего председателя. Они недоуменно переглянулись, решив, что Трубников подзывает какую-то из них.

— Да не вас! — крикнул Трубников и снова призывно махнул старику.

За две недели, минувшие со дня избрания председателя, коньковцы убедились, что человек он, как говорится, нравный, характерный, с причудами, в которых, правда, всегда открывался какой-то смысл. Но такого еще не бывало: издевка над слепым, богом обиженным человеком!