Страницы моей жизни. Романовы. Семейный альбом - [43]

В это время великий князь Александр Михайлович писал письмо за письмом, требуя видеть государыню для личных объяснений. Писал он о том же и великой княжне Ольге Николаевне. Императрица сперва не хотела его принимать, зная, что начнется разговор о политике, Распутине и т. д. Кроме того, она заболела. Так как великий князь настаивал на свидании, государыня приняла его, лежа в кровати. Государь хотел быть в той же комнате, чтобы в случае неприятного поворота в разговоре не оставить ее одну. Дежурил в тот день флигель-адъютант Линевич. После завтрака он остался с великой княжной Татьяной Николаевной в кабинете императрицы, по соседству с ее спальней, на тот случай, если бы понадобилось кинуться на помощь государыне: так обострились отношения великих князей с ее величеством.

Нового великий князь ничего не сказал, но потребовал увольнения Протопопова, образования ответственного министерства и отстранения императрицы от управления государством. Его величество отвечал (как рассказывал после), что пока немцы на русской земле, он никаких реформ проводить не будет. Великий князь ушел чернее тучи и, вместо того чтобы уехать из дворца, отправился в большую библиотеку, потребовал перо и чернила и сел писать письмо. Дежурный флигель-адъютант не покидал его. Великий князь заметил ему, что он может уходить, на что последний возразил, что обязанность дежурного флигель-адъютанта – оставаться при великом князе. Князь писал долго. А окончив, передал письмо на имя великого князя Михаила Александровича и отбыл.

На другой день приехал ко мне герцог Александр Георгиевич Лейхтенбергский. Взволнованный, он просил меня передать его величеству просьбу, от исхода которой, по его мнению, зависело единственно спасение царской семьи, а именно: чтобы государь потребовал вторичной присяги ему всей императорской фамилии. Я ответила тогда, что не могу об этом говорить с их величествами, но умоляла его сделать это лично. О разговоре государя с герцогом Александром Георгиевичем, одним из самых благородных людей, я узнала от государыни только то, что государь сказал ему: «Напрасно, Сандро, так беспокоишься о пустяках! Я же не могу обижать свою семью, требуя от них присяги!»

Еще один человек предугадал ту грозу, которая вскоре разразилась над головами их величеств… Это некий Тиханович, член Союза русского народа, приехавший из Саратова. Он стучался повсюду и, не добившись ничего, приехал в мой лазарет; он был совсем глухой. Он умолял меня устроить ему прием у их величеств, говоря, что привез доказательства и документы по поводу опасной пропаганды, которая ведется Союзами земств и городов с помощью Гучкова, Родзянко и других в целях свержения государя с престола. К сожалению, государь мне ответил, что слишком занят, но государыне велел его принять. После часового разговора государыня сказала, что очень тронута его преданностью и искренним желанием помочь, но находит, что опасения его преувеличены.

Чтобы немного отдохнуть от монотонности и развлечься, их величества пожелали услышать маленький румынский оркестр, который понравился им в одном из лазаретов. Я раза три приглашала их вечером к себе. Сюда приходили и их величества. По их приказанию я пригласила на концерты также герцога Александра Георгиевича Лейхтенбергского, дочерей графа Фредерикса, Воейкову, Эмму, мою сестру с мужем, Лили Ден, некоторых флигель-адъютантов и других лиц. Все мы с удовольствием слушали красивую игру румын, особенно же были довольны государь и великие княжны. Сидя между их величествами, помню, как я испугалась, увидев, что государыня обливается слезами. Она сказала мне, что не может слушать музыку и душа ее полна необъяснимой грустью и предчувствием. Наши три безобидных вечера подняли в петроградском обществе бурю – во дворце происходили, по их словам, «оргии»…

Вероятно, все же государь отчасти тревожился о своем семействе, когда высказывал сожаление, что в Петрограде и Царском Селе нет настоящих кадровых войск (в Петрограде стояли резервные полки), и выражал пожелание, чтобы полки гвардии поочередно приходили в Царское Село на отдых и, в случае нужды, могли предохранить от грозящих беспорядков. Первый приказ выступить с фронта в Царское Село последовал Гвардейскому экипажу, но почти тотчас же он получил контрордер от вр. начальника штаба Верховного главнокомандующего, генерала Гурко, заменившего больного генерала Алексеева. Насколько я помню, командир экипажа испросил тогда дальнейших приказаний государя через дворцового коменданта. Государь вторично приказал Гвардейскому экипажу следовать в Царское Село, но, не доходя Царского, экипаж был снова остановлен высшими властями под предлогом, кажется, карантина и только после третьего приказания его величества прибыл наконец в Царское Село.

Государь вызвал и другие гвардейские части. Так, например, он приказал следовать в Царское Уланам Его Величества. Но государь рассказывал позже, что приехавший генерал Гурко под разными предлогами отклонил приказание государя.

Боялись ли, что его величество догадается о серьезном положении, не знаю, но стали торопить его уехать на фронт. 19 или 20 февраля к государю приехал великий князь Михаил Александрович и стал доказывать ему, будто в армии растет недовольство тем, что государь живет в Царском и так долго отсутствует в Ставке. После этого разговора государь решил уехать. Недовольство армии казалось его величеству серьезным поводом спешить в Ставку, но одновременно он и государыня узнали о других фактах, глубоко возмутивших и обеспокоивших их. Государь заявил мне, что знает из верного источника: английский посол сэр Бьюкенен принимает деятельное участие в интригах против их величеств, и у него в посольстве чуть ли не заседания с великими князьями по этому случаю. Государь добавил, что намерен послать телеграмму королю Георгу с просьбой воспретить английскому послу вмешиваться во внутреннюю политику России, усматривая в этом желание Англии устроить у нас революцию и тем ослабить страну ко времени мирных переговоров. Просить же об отозвании Бьюкенена государь находил неудобным. «Это слишком резко», – так выразился его величество.