Страницы Миллбурнского клуба, 5 - [10]

Ну и папа стал маму спрашивать, а с какой, мол, стати этот фильм не разрешатся детям до четырнадцати лет смотреть. И мама папе сказала сквозь зубы и негромко, что там ничего такого особенного нет. А поскольку, мол, ребенок вообще еще ничего не понимает, она не возражает, чтобы я этот фильм посмотрел. И так как мама говорила очень невнятно, папа стал переспрашивать, что ему такое мама сказала. А я спросил у мамы, почему она меня все еще ребенком считает. И тут мама посмотрела на папу очень и очень выразительно. Вот, мол, ты все переспрашиваешь, что я сказала, а ребенок уже все понял.

И мы все-таки пошли к соседям этот фильм смотреть. Мама взяла с собой кусок пирога, который она испекла вчера. А пирог она испекла, потому что у нас деньги кончились. Когда у нас деньги кончаются, мама объявляет черный день и печет пироги.

Черный день она объявляет как бы в шутку. Но деньги-то у нас на самом деле кончаются. Не в шутку. Но поскольку пироги у мамы очень вкусные, то мне нравятся мамины черные дни. И мамины черные дни получаются, на самом-то деле, не такими уж и черными.

Мы с папой еще позавчера знали, что черный день намечается. Позавчера мама нам сказала, что деньги у нас кончились. И она собирается занять у нашей соседки двадцать пять рублей до получки.

Ну, конечно, мама собиралась занимать деньги не у той соседки, у которой комната рядом с нашей. Мама собиралась занимать деньги у тех, кто купил телевизор. А у соседки, которая рядом с нами живет, денег, я думаю, нет. И я думаю так вот почему. Как-то моя мама чистила на кухне картошку. И эта соседка спросила маму, выбрасывает ли она очистки. Когда же мама сказала, что она выбрасывает очистки, соседка попросила отдавать ей эту кожуру. И мама стала отдавать ей картофельные очистки. А соседка говорила, что картофельная кожура не хуже самой картошки и даже, может быть, полезнее.

И вот моя мама собиралась занять у другой нашей соседки двадцать пять рублей до получки. Но когда мама увиделась с ней на кухне, то соседка сама попросила у мамы до получки двадцать пять рублей. Ну, после этого мама и объявила нам с папой, что у нас все-таки будет черный день.

И тут папа спросил у мамы, как могло случиться, что у Гоголя деньги кончились. А про Гоголя папа вспомнил вот почему. В день получки мама делит все деньги на еду на равные части и прячет их в томике Гоголя. Деньги на первое число она прячет на десятой странице. Деньги на второе число – на двадцатой странице. И так далее. Поскольку вчера было седьмое число, то папа и удивился, куда девались деньги с семидесятой страницы томика Гоголя.

И мама объяснила папе, что у нее нет ни времени, ни желания ходить каждый день в магазин за одним и тем же. Поэтому она покупает часто что-то на несколько дней. И поэтому ей приходится иногда брать деньги у Гоголя со следующего числа.

Пока папа собирался что-то маме возразить, мама спросила у него, знает ли он, сколько стоит килограмм мяса. И папа ответил, что он знает. А мама сказала, что она сомневается, что папа это знает. А сомневается она потому, что, если бы он знал, сколько стоит килограмм мяса, он бы тогда не спрашивал, почему у нас деньги кончились.

Папа ничего на это не ответил. Но стало ясно, что он с мамой абсолютно и полностью согласен. И мама это, конечно, поняла. И папа понял, что мама поняла все, что он не сказал. И я, конечно, понял все, что не сказал мой папа, и что поняла моя мама.

И вот мы пошли к соседям смотреть фильм. К концу фильма папа увидел то, что хотел увидеть. И он был страшно доволен. Он смотрел на экран телевизора и шептал: «Михоэлс, Михоэлс».

Я тоже был доволен, что фильм посмотрел. И я тоже увидел то, что хотел, – ну, из-за чего этот фильм детям до четырнадцати лет смотреть не разрешается.

Жаркие страны

Сегодня уже настоящая зима и очень холодно. А я не люблю, когда холодно на улице. Особенно я не люблю, когда холодно и дует ветер. Зимой, когда я только еще просыпаюсь, я уже знаю, что за окном ветер и холодно. Поэтому зимой мне особенно не хочется просыпаться. А когда я просыпаюсь, я думаю только о том, что очень скоро мне надо будет выйти на улицу, где холодно и дует ветер. И я не могу думать больше ни о чем другом.

Я выпиваю утром чашку чая и съедаю то, что дает мне мама. Я слушаю, как она меня торопит и говорит, что я опять опоздаю в школу, и удивляется, почему я медленно двигаюсь. И она часто говорит мне, что ей кажется, что я совсем застыл.

И вот я выхожу на лестницу, сползаю вниз с нашего четвертого этажа и подхожу к дверям подъезда. Я открываю внутреннюю дверь и сразу начинаю слышать, как воет ветер. И когда я вхожу в тамбур между внутренними и внешними дверями, я почти всегда удивляюсь, как там холодно. И мне только страшно представить себе, как холодно там, за дверями нашего подъезда.

На внешнюю дверь надо налегать всем телом. То ли потому, что на ней пружина жесткая, то ли потому, что ветер дует, а может быть, потому, что пружина и ветер в одну и ту же сторону действуют. И потом, когда я в дверь уже протиснулся, надо еще ее ногой придержать. А когда я ногу отпустил, мне надо еще от двери увернуться, чтобы она меня не прихлопнула. И когда дверь закрывается, то в этот самый момент я только окончательно понимаю, как все плохо.