Страна желанная - [25]

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ДОРОГА ОТЦОВ

Длинный рассказ вконец утомил и отнял последние силы. Голова Шергина медленно сползла с подушки. Глебка приподнял её дрожащими, неловкими руками. Голова была горяча, словно налита жаром. Вошёл дед Назар с деревянной тарелкой в руках. На тарелке лежал кусок варёной зайчатины. Дед сел к изголовью Шергина и сказал ласково:

— Вот давай-ко, Никола, поешь, и сил прибавится. Зайчатинка самолучшая. Ну-ко. Трудов тут тебе немного. Только рот отворяй.

Но губы Шергина оставались сомкнутыми. Он едва ли и понял, что говорил ему дед Назар. Начался бред. Весь следующий день Шергин метался на своём сеннике и громко бредил: звал Глебку, подавал громкие команды партизанам, подрывал бронепоезд, слал донесения в Кремль. Изредка приходил он в себя, но всего на несколько минут и снова впадал в беспамятство. Глебка не отходил от него ни на шаг и, не отрываясь, глядел в неузнаваемо исхудавшее отцовское лицо. Лицо пылало жаром. Губы покрыла белая корка. Время от времени дед Назар смачивал губы водой и вливал несколько ложек воды в пересохший рот. Снова и снова принимался было дед кормить Шергина, но все попытки были напрасны.

— Душа не принимает, — говорил дед Назар, сокрушённо мотая понурой седенькой головой.

Он видел и понимал, что жить раненому осталось считанные часы. Глебка этого не понимал. Ему всё думалось, что уж коли батя вернулся, то теперь всё будет ладно. Может он и поболеет, раз уж так случилось, но скоро выздоровеет и встанет на ноги — крепкий, как прежде, высокий, могучий. Дед Назар уж вылечит его — он всякие травки знает, во всей округе этим славится. Глебка дергал деда за рукав и все спрашивал, как будет с батей, скоро ли он вылечится.

Дед бормотал в ответ что-то невнятное и отводил глаза. К концу второй ночи Шергин перестал бредить и затих. Глебка, не смыкавший глаз более суток, заснул, сидя возле отцовского изголовья. Но сон был беспокоен и недолог. Под утро Глебка проснулся и увидел, что отец смотрит на него широко раскрытыми глазами. Глебка обрадовался этим раскрытым глазам. Они по-прежнему лихорадочно блестели, но взгляд их был осмыслен.

— Батя, — торопливо заговорил Глебка. — Слышь, тебе, может, чего надо?

Отец молчал, не сводя с Глебки лихорадочно блестевших глаз. Потом сказал с неожиданной твёрдостью, хотя и очень тихо:

— Иди к своим. Слышь. Иди в Шелексу. В штаб наш партизанский. Придёшь, говори: «Батька послал». И всё…

Шергин приостановился, чтобы перевести дух, и на минуту закрыл глаза. Потом, собравшись с силами, сказал отрывисто:

— Нет.

Он помолчал и продолжал, болезненно морщась и стараясь выговаривать слова внятней и разборчивей:

— Нет. Не всё. Дай карандаш… И бумаги сыщи… Я напишу…

— Во-во, напиши, — заторопился Глебка, обрадованный тем, что отец заговорил с ним.

Он вскочил с места, посовался по углам, нашёл старую школьную тетрадку, вырвал из неё листок и вместе с огрызком карандаша подал отцу. Шергин взял карандаш, но тотчас же выронил его. Глебка поднял и вложил карандаш в отцовскую руку. Наконец, Шергину удалось справиться с дрожащими и непослушными пальцами, но для того, чтобы писать, сил не доставало. Шергин опустил руку с карандашом, решив передохнуть. Он лежал и глядел какими-то отсутствующими глазами, точно решая про себя трудную задачу, наконец, с натугой выговорил:

— Ты… к деду поди… Конверт принеси… У него есть… Поди…

— Ага. Я часом, батя, — схватился Глебка.

Он вскочил с места и побежал к деду Назару, недавно ушедшему к себе вздремнуть хоть часок после бессонных ночей. Глебка, как и отец его, знал, что дед хранит некоторые семена в конвертах с надписями, и надеялся выпросить один из них.

Дед лежал на лавке, подложив под голову охотничью суму. Разбуженный скрипом дверей, он вскочил на ноги и уставился на Глебку испуганными глазами.

— Ты что? Чего там случилось?

— Ничего не случилось. Мне конверт надо. Батя просит.

Дед дал Глебке конверт, высыпав из него на подоконник рыженькие семена с острыми носиками. Глебка схватил конверт и побежал назад в сторожку. Следом за ним приплёлся дед Назар.

Шергин лежал держа в руках сложенный вдвое листок. Карандаш лежал на полу. Увидев деда, Шергин подозвал его к себе и сказал совсем тихо:

— Вот положи в конверт.

Дед торопливо затолкал листок в конверт.

— Заклей, — выговорил Шергин, с трудом разлепляя запёкшиеся губы. — Заклей.

Дед заклеил конверт. Шергин показал глазами на свою грудь. Дед понял и положил конверт поверх солдатской шинели, которой был накрыт Шергин. Тот лежал неподвижный и молчаливый, точно отдыхая после утомительной работы. Потом обратил измученные и уже потухающие глаза к Глебке.

— Вот. Самое важное тут… Возьмёшь, когда я… Передашь комиссару…

Он говорил всё тише и невнятней. Глебка перестал его слышать. Тогда он встал на колени у отцовского изголовья и наклонился к самым его губам. Сперва он ничего не слышал, кроме жаркого, прерывистого, свистящего дыхания. Потом различил у самого уха шёпот:

— Теперь всё.

Шергин ещё раз повторил шёпотом: «Теперь всё», — и затих. Глебка подождал, не скажет ли отец ещё что-нибудь, но так и не дождался. Отец лежал неподвижный, безмолвный, видимо, исчерпав остатки сил на то, чтобы дать сыну последнее своё поручение. Глебка испугался этой неподвижности, этого молчания и даже обрадовался, когда отец снова что-то забормотал в бреду.