Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы) - [12]

– Вырастешь горбатой – никто любить не будет, – почему-то раздраженно говорил он.

– И не надо! И я никого не буду любить! – отвечала она и резко вырывалась из отцовских рук.

Приехав в Норильск, они сначала жили в поселке Индустриальный, в балке. Так назывался щитовой сборный домик с печным отоплением на два хозяина. Питание было скверное, мясо свиное, его Ксеня не ела, один раз попробовала: на вкус, как дерево, яйца мороженые, овощи сушеные. Их девочка вылавливала из супа и тайком выкидывала. Молоко, которое Ксеня помнила по вкусу минусинское, было восстановленное из порошка. Если сильно хотелось, она пила его, зажав нос. Лишь сливочное масло и хлеб можно было есть, что она и делала, поедая бутерброды, и становилась крепкой, как гриб-боровичок.

От поселка до города было с километр. Ксеня вместе с другими поселковыми девчонками и мальчишками ходила в город в школу. Там же находились магазины, почта, баня, разные учреждения, а также Дом культуры инженерно-технических работников. Он назывался сокращенно ДИТР, в нем работала бухгалтером мать Ксени. Все фильмы, привозимые с материка, сначала демонстрировались в ДИТРе, а потом уже в городском кинотеатре «Родина». В 8 лет Ксюша посмотрела первый советский детектив «Убийство на улице Данте» с Михаилом Козаковым в главной роли. Она даже фото стащила со стенда и хранила в альбоме. На сцене выступали артисты из Москвы и Ленинграда с опереттами Дунаевского «Вольный ветер» и др., а также операми Верди «Травиата», «Риголетто», Кальмана «Сильва». Почти все Ксеня смотрела из ложи второго этажа. Днем работали разные кружки для детей инженерно-технических работников.

Ксеня, по желанию родителей, ходила в балетный кружок. А какая из нее балерина? Почти все девочки в группе были худыми, с ногамипалочками, а одна так вообще светилась, как прозрачная. А плотненькой Ксюше приходилось тяжеленько, туго, как она жаловалась своей соседке по балку Зинке. Но зато родителям нравилось, они даже хвастались – «как маленькие», – думала Ксеня, – перед знакомыми. Три года, будто повинность отбывала, занималась она с грехом пополам балетом. Балерины из нее не вышло. Не вышло также гимнастки, пловчихи, художницы. Она постоянно записывалась в кружки, но через два-три занятия посещать переставала. Ей хотелось сразу, а везде требовался труд и терпение. Трудиться она не любила. Другое дело – книжки читать. Чтение ей никогда не надоедало.

Зимой балки по самые крыши заваливало снегом – особенно после сильной пурги, когда мело день и ночь напролет. Пока мать утром готовила завтрак, отец откапывался: расчищал дорожку, чтобы выйти на свет Божий, как говорила мать, отбрасывал по сторонам снег широкой деревянной лопатой. А дорога в школу? Они не шли, а почти бежали, собираясь в стайки по нескольку человек. Фонарями освещалась только дорога, по бокам ее было темно, и балки, занесенные снегом, возвышались, как огромные сугробы. Фонари, висящие на высоких столбах, и те заметало снегом по самый верх. Ходить было жутковато, особенно когда они пробегали рысью, не глядя по сторонам, мимо зоны.

В классе Ксеня чувствовала себя неуютно, правда, причина была другая – не как в Минусинске. Там были дети как дети, а здесь какие-то странные: вялые, послушные, как напуганные, вели себя примерно, на уроках не разговаривали, не бесились. Ксеня однажды громко прыснула, так на нее все, как один, оглянулись впереди сидящие. И так серьезно, укоряюще смотрели, что ей стало не по себе и расхотелось обращать на свою персону всеобщее внимание. Оказалось, что родители этих детей были «политическими» заключенными и после отсидки оставались на поселении без права выезда из Норильска. Нельзя сказать, что в школу она ходила слишком неохотно. Она нашла себе приятное занятие, вполне заменявшее обычные проделки. Ей нравилось смотреть на одного мальчика с кукольно-красивым лицом. Фамилия у него тоже была красивая и необычная – Ходас. О необычности фамилии Ксеня долго думала, пока не решила, что мальчик нерусский. Этим любопытство ее и ограничилось. Тем более, было нечто в ее жизни более любопытное, чем фамилия одноклассника.

Это – зона, обнесенная в несколько рядов колючей проволокой, – через дорогу от их балка. Там жили заключенные. Взрослые называли их зэками. День и ночь из прожекторов на вышках хлестал ослепительно-яркий свет, тускневший лишь в пургу. День и ночь дежурили на вышках солдаты с карабинами, укутанные в длинные тулупы с поднятыми воротниками, скрывавшими лица. Если вдруг кто-то из заключенных появлялся недалеко от проволоки, на ближайшей вышке раздавался оглушительный в морозном воздухе звук – клацал затвор – и хриплый, но грозный окрик часового: «Куда, зар-р-раза?! Наз-з-зад!» Заключенные реагировали по-разному. Одни на окрик вздрагивали, вжимали голову в плечи, круто разворачивались и мгновенно исчезали, как растворялись в воздухе. Другие – секунду-две стояли неподвижно, медленно поворачивались и медленно брели в сторону черневших в глубине зоны бараков.

Ксеня могла часами наблюдать за зоной из окна. Родители целыми днями зарабатывали длинные рубли, она, отучившись полдня, была предоставлена сама себе. А там – через дорогу – существовало что-то непонятное ее разуму, как когда-то церковь, а значит – интересное. Тем более в доме она чувствовала себя в безопасности, а вообще в нее и в других девчонок зона вселяла страх, особенно когда они проходили мимо по пути в школу. Взрослые не раз говорили, что там сидят воры, убийцы и еще какие-то политические. Слово «политические» обычно произносилось шепотом, и взгляд говорившего бегал по сторонам, и чувствовалось, как ему хотелось оглянуться. И потому, наверное, политические вызывали больший страх. Но одновременно – и большее любопытство. У Ксени с детства так было: чем страшнее сказка, тем интереснее было читать.