Страна Рождества - [157]

Его голова была повернута в сторону. Прозрачные смотровые стекла открывали неподвижные, потрясенные глаза. Респиратор вбило ему в открытый рот кляпом из расплавленного черного пластика и обугленного волокна.

Она пошла по коридору. Это было как пересекать палубу судна, начинающего переворачиваться. Ее все время сносило вправо, и она держалась за стену, чтобы не упасть. Однако в самом коридоре все было в порядке. Вик сама была лодкой, подвергавшейся опасности опрокинуться, опуститься в крутящуюся темноту. Один раз она забыла об осторожной ходьбе и перенесла свой вес на левую ногу. Колено немедленно подогнулось, и она выбросила руку, чтобы ухватиться за что-нибудь. Ее пальцы сомкнулись на груди Иисуса Христа, чье лицо с одной стороны было обуглено и пузырилось. Бюст стоял на книжной полке, забитой порнографией. Иисус непристойно улыбнулся ей, а когда она убрала руку, ту покрывали пятна сажи. БОГ СГОРЕЛ ЗАЖИВО, ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛЫ.

Ей нельзя было снова забывать о левой ноге. В голову пришла какая-то случайная, не совсем даже понятная мысль: «Слава Богу, что это британский байк».

У основания лестницы она споткнулась о кучу мешков для мусора, обернутую пластиковой пленкой тяжесть, ее повело вперед, и она упала на эту кучу… во второй раз. Она уже приземлялась на эту же массу мешков для мусора, когда Человек в Противогазе сбил ее с лестницы; они смягчили ее падение и, вполне вероятно, спасли ее, не позволив свернуть шею или пробить череп.

Куча была холодной и тяжелой, но не совсем жесткой. Вик поняла, что было под пластиком, поняла это по резко выступающему краю бедра и плоской груди. Она ничего не хотела ни видеть, ни знать, но руки все равно срывали пластик. Труп был облачен в саван из пакета компании «Глэд»[148], плотно закрытый клейкой лентой.

Запах, хлынувший наружу, не был запахом разложения, но был в нескольких отношениях хуже: приторным ароматом пряников. Человек под пленкой был стройным и, вероятно, когда-то привлекательным. Он не столько разложился, сколько мумифицировался, кожа у него сморщилась и пожелтела, глаза опустились в глазницы. Губы были приоткрыты, словно он умер посреди крика, хотя, возможно, это произошло из-за того, что его плоть ссохлась и стянулась, обнажив зубы.

Вик выдохнула; это прозвучало странно похоже на рыдание. Она коснулась холодного лица человека.

— Мне очень жаль, — сказала Вик мертвецу.

Она не могла с этим бороться, ей нужно было поплакать. Ее никто никогда не назвал бы плаксой, но в некоторых случаях слезы для нее были единственной разумной реакцией. Слезы были своеобразной роскошью; мертвые не чувствовали потери и ни о ком и ни о чем не плакали.

Вик снова погладила щеку мертвого и коснулась большим пальцем его губ, когда и заметила лист бумаги, скомканный и сунутый в рот.

Мертвец смотрел на нее умоляюще.

Вик сказала: «Ладно, друг», — и вытащила бумагу изо рта мертвеца. Она сделала это безо всякой брезгливости. Покойник столкнулся здесь с плохим концом, столкнулся с ним в одиночку, был использован, изувечен и выброшен. Что бы ни собирался сказать этот мертвец, Вик хотела его выслушать, пусть даже она пришла сюда слишком поздно, чтобы хоть чем-то помочь.

Записка была написана расплывающимся карандашом и дрожащей рукой. Клочок бумаги был оторван от рождественской упаковки.

Голова достаточно ясная, чтобы писать. Впервые за многие дни. Главное:

Я Натан Деметр из Браденбурга, Кентукки

Удерживался Бингом Партриджем

Он работает на человека по имени Менкс

У меня есть дочь, Мишель, красивая и добрая. Слава богу, что машина забрала меня, а не ее. Пусть обязательно прочтет следующее:

Я люблю тебя, девочка. Он не может причинить мне слишком сильную боль, потому что, закрывая глаза, я вижу тебя.

Плакать нормально, но не отказывайся от смеха.

Не отказывайся от счастья.

Тебе нужно и то и другое. У меня было и то и другое.

Люблю тебя, малышка, — твой отец

Вик прочла это раз, сидя возле мертвеца, затем второй раз, сидя на нижней ступени лестницы. Она старалась не ронять на бумагу слезы.

Через некоторое время она вытерла лицо тыльными сторонами рук. Посмотрела вверх по лестнице. Мысль о том, как она по ней спустилась, вызвала краткое, но сильное головокружение. Ее поражало, что она свалилась с нее и осталась жива. Спустилась она гораздо быстрее, чем собиралась подниматься. Левое колено теперь яростно пульсировало — уколы белой боли выстреливали из него в такт ее сердцебиению.

Она думала, что может подниматься сколь угодно долго, но на полпути к верху телефон зазвонил снова. Вик помешкала, прислушиваясь к настойчивому лязгу молоточка по колокольчику. Потом стала подпрыгивать, вцепившись в перила и едва касаясь левой ногой пола. «Я маленькая девочка в пальтишке голубом, я прыгаю, как белочка, вперед, назад, кругом», — пел писклявый девчачий голосок у нее в голове, исполняя песенку, сопровождавшую игру в «классики», о которой Вик не вспоминала десятилетиями.

Она достигла верхней ступеньки и прошла через дверь в ослепительный, подавляющий солнечный свет. Мир был настолько ярким, что это ее одурманивало. Телефон зазвонил снова, заливаясь в третий или четвертый раз. Кто бы там ни звонил, скоро он повесит трубку.