Страна Прометея - [74]

Заурбек произнес стихотворение «Сон» в громадном зале, в присутствии тысячной толпы. Концерт устраивало Кабардино-Балкарское общество, но на концерте этом говорили и пели по-русски, ибо велика сила русского языка – потому что сила эта стихийна. Заурбек вышел на эстраду в папахе и с кинжалом на поясе. Во внутреннем кармане лежал револьвер – Заурбек не знал, вернется ли он с эстрады: в зале присутствовали коммунисты и красноармейцы.

…Когда он сказал последние слова:

Дотоле не будет и места для страха

В сердцах всех вступающих в бой… –

по залу пронеслось движение. Кто-то крикнул: «Товарищи, он призывает к восстанию». Кто-то – бледный и потрясенный – встал и вышел. Первые ряды, занятые коммунистами, сидели неподвижно и безмолвно. Прошла та томительная секунда, которая похожа на промежуток, предшествующей чтению судебного приговора, от которого зависит жизнь или смерть. И вот – подобно обвалу в горах – поколебался зал… На сцену всходил малоизвестный широкой публике бывший офицер, с репутацией не то сорванца, не то дерзкого себялюбца. А сейчас на сцене стоял победитель, окутанный славой, и слава эта предохранила его от немедленного ареста.

– Заурбек, – сказал ему Мисост, подойдя в антракте, – мы все решили, что это последняя твоя штука. И в Исполкоме [80], и в Реввоенсовете [81] не желают больше смотреть на твои контрреволюционные выступления. Дай мне слово, что это – твое последнее твое выступление.

– Хорошо, – ответил Заурбек, – я даю слово, что ничего в этом роде я не сделаю. Это – мое последнее выступление у вас.

Ровно в полночь Заурбек расстелил ковер, проделал необходимые омовения и стал на молитву, обратившись лицом к Востоку. В конюшне ожидала поседланная Дина, вокруг ковра, на земле, лежали карабин, патронташ (в него вошло двести семьдесят патронов), копье и плеть. Шашка, револьвер и кинжал были на Заурбеке во время его молитвы, ибо молился он о деле ратном.

Августовские звезды похожи на чистую улыбку младенца. Августовские звезды тихи, благостны и милосердны.

– Великий Аллах! – молился Заурбек. – Если я не прав, дай мне погибнуть в первом бою, и тогда дело мое будет искуплено моею кровью.

В августе ночное небо бывает прекраснее самой прекрасной мечты человека, ибо всякую мечту человека творит человек, а ночь – несмертельный дар Всесильного Бога…

Быть может, августовская ночь – вовсе и не ночь, a синие крылья какой-нибудь неслыханной птицы? Разве доступно человеку понять – что есть ночь? И почему перестает биться сердце? И почему в груди рождается песня и мотив этой песни сладостен и знаком, но повторить этот мотив голосом невозможно…

– Ты, сотворивший миры, щедро разбросанные во Вселенной, от воли Твоей зависит быть или не быть. Тебе поклоняются народы, и Имя Твое не умолкает в грохотах времен… Если мне надо сделать – да сделаю! Если мне дано совершить – да совершу…

Заурбек распластался по земле, он не видел и не слышал. Быть может, первые в жизни слезы обожгли его глаза, видевшие смерть и искавшие путь к смерти.

Предутренняя прохлада всколыхнула воздух. Со стороны конюшни послышалось ржание – это Дина окликала своего хозяина и друга. Еще, и еще, и еще раз Заурбек прикоснулся лбом к земле. Он знал, что, поднявшись и сев на коня, он начнет роковой путь. Ему хотелось иметь какое-нибудь знамение. Впервые за месяцы и недели непрерывных дум об этом мгновении он почувствовал себя одиноким. Действительность, когда она вплотную обступает человека и диктует ему свой закон, – ужасна.

Между тем проснулись птицы. Нижний край восточного неба заалел: так алеет белая рубаха, напитываясь кровью. Над головою меркли высокие звезды, и лишь одна звезда, подобная трепетному цветку, осыпанному бриллиантовой пылью, не разлучалась с небом. Сухой звук копыт Дины по пыльной дороге был единственной музыкой, сопровождавшей выступление Заурбека. Но звук этот был успокоителен и приятен. Сонный город остался далеко позади, вокруг одинокого всадника расстилалось безлюдье кабардинских равнин. Заурбек ехал шагом, не оглядываясь. Не убавляя хода, Дина взобралась на холм. И остановилась на вершине. Из-за дальнего леса, растущего на берегах Терека, поднялось солнце. В это мгновение во всем подсолнечном мире были лишь двое: Солнце и Заурбек. Солнце было огромное и смеющееся: оно знало, что оно победит мир. Заурбек был задумчив и печален: он не знал, что встретит его на второй версте.

Он тронул коня и двинулся навстречу солнцу, идущему навстречу ему. Трехъярусный патронташ закрывал его грудь. Карабин оттягивал плечо. В правой руке Заурбек держал копье, на конце которого развевался значок с изображением полумесяца и звезды.

– Итак, – сказал Заурбек, – во имя Бога! Йа-алла! – И слегка наклонился.

Дина знала, что это значит: она понеслась, как несется птица, уходящая от земли ввысь – к небу.

Глава VIII

Победа

Июль и август тысяча девятьсот восемнадцатого года. Подножие Кавказских гор. Реки: Терек и Малка. Казачьи станицы, охваченные восстанием. По железным дорогам рыскают броневики. Степь напитывается кровью, и ее острый дух взывает к небу. В городах, где сосредоточены коммунистические гарнизоны, – паника, аресты, расстрелы, спекуляция, мобилизация, регистрация и снова паника. Моздок взят повстанцами. Владикавказ осажден. Грозный осажден. Кизляр осажден. Пятигорск осажден. Кисловодск переходит из рук в руки. Бело-красные фронты пали на предкавказские равнины и горы и изуродовали их огнем и смертью. Было время, когда человек человеку становился не волком – что волк? Волка можно испугать огнем. Человек человеку был просто убийцей…