Страна последних рыцарей - [32]

Доехав до нижнего моста, мы нашли крепостные ворота закрытыми на ночь из-за разбойничьих нападений и не прекращавшихся проявлений кровной вражды, а караульный не хотел открывать нам без специального распоряжения. И мне не оставалось ничего другого, как послать нукера к коменданту за разрешением на выезд из крепости. Я должен был рассчитывать на то, что мне придется ждать больше часа, в то время как ночь уже вступила в свои права.

Прошло совсем немного времени, но я уже не мог вынести ожидания, и решил вопреки всем преградам переплыть Койсу ^{55} на спине своего коня. Я нашел место, где не было охраны, и мой верный четвероногий друг уверенно перенес меня на другой берег, где я, свободный, но одинокий, стоял посреди весенней ночи. Небо было усыпано звездами, но вокруг меня был сплошной мрак, как будто я и мой конь были одни посреди пустой вселенной. Высоко в небе я увидел Большую Медведицу и еще несколько путеводных созвездий, но чем они могли помочь мальчику, уже плохо соображавшему от усталости? И я не придумал ничего лучшего, чем полностью довериться чутью своего коня, который в некотором отношении был умнее и ловчее меня. Робкими шагами лошадь нащупала узкую незнакомую тропинку, которая вела в сторону Урулгоци. Мой страх передался и лошади, поэтому она шла неуверенным шагом. Нас окружал густой лес, шелест листвы, странные шумы, зияющие пропасти. Я всячески пытался отбросить от себя мысли о злых духах, джиннах и ведьмах, которые окружали нас со всех сторон, но как ни старался я мысленно ухватиться за безразличные для себя предметы; панический страх не отпускал нас, держа меня и моего дрожащего коня в напряжении.

Вот так, спотыкаясь и останавливаясь, мы медленно двигались дальше. Ветки дотрагивались до моих ослабших рук, листья касались моего ничего не видящего лица. И вдруг перед нами открылась поляна, и я, облегченно вздохнув, увидел вдали,— наверное, это было в направлении аула Кула — огонь, единственный в этом месте.

Возможно, это пастухи, расположившиеся на ночлег, махали мне издалека. Я обрадовался, увидев людей, и, сразу почувствовав голод и жажду, направился к ним. Огонь становился все ближе, слышалась музыка, и тут я увидел, что они танцуют лезгинку. Это была ночная пирушка.

Как только я подъехал к ним, со всех сторон раздались голоса: «Гость должен слезть с коня, выпить и станцевать!» Они стащили меня с лошади, дали бузу, горячую как огонь, и толкнули в круг. Я сопротивлялся, не хотел танцевать, потому что дома лежала, возможно, уже умирающая мама; к тому же я так устал. Но они не отставали, не желая ничего понимать, и продолжали монотонно петь хором: «Танцуй, танцуй, танцуй!» и хлопать в такт. И вот я танцую, танцую из последних сил, затем падаю на колени и больше не могу двигаться. Но они насильно поднимают меня и бьют как безумные, каждый своей плетью. Я кричу, оглядываюсь вокруг и сразу понимаю, что это не человеческие лица склонились надо мной. Это были бесцветные, искаженные, с запавшими глазами и звериным оскалом лица джиннов и привидений. Проклятые, они хотели, чтобы я танцевал до тех пор, пока не упаду замертво. Но я еще пока не забыл, что надо делать в таких случаях, ведь не зря же я слушал старые истории. И тут я мгновенно вытащил свой кинжал и с закрытыми глазами стал вонзать его во врагов, произнося при этом из последних сил слова молитвы: «Ла иллаха илаллах…» И, спасибо Всевышнему! — вся нечистая сила мигом исчезла. Я лежал на земле и с трудом пытался открыть глаза. Услышав ржание лошади, я посмотрел в небо, оно было серым. Начинался рассвет. Мой конь мирно щипал траву, из его головы текла кровь, а на земле лежал мой сломанный кинжал. Неужели это я отрезал в ярости ухо моего доброго коня?!

Полубольной от стыда и смущения, я добрался до дома, где уже даже взволнованные соседи, стоя у ворот, высматривали меня. Я рассказал обо всем, что со мной приключилось, и тут нашлись люди, готовые объяснить все происшедшее тем, что джинны легко могут одолеть мальчика, который часто общается с чужаками, а потом еще должен будет учиться в школе для неверных.

В доме царила тишина, потому что мама лежала при смерти. Родственники молча стояли у ее постели, муллы читали Коран и молились о продлении уходящей жизни. Увидев меня, мама взяла мою руку в свою и сказала: «Как хорошо, что ты наконец-то пришел, сынок! Не плачь, твои слезы могут задержать архангела Джабраила, который должен прийти за мной». Сказав это, она крепче сжала мою руку. Затем все вокруг стихло, и она умерла. Подошел кадий, освободил мои пальцы из ее еще теплой руки, и, склонившись, трижды тихо произнес ей на ухо имя — как это делают новорожденному. Затем объявил, что смерть наступила. Слишком поздно приехали братья с двумя русскими врачами.

Пришли соседи и забрали нас к себе: меня и младшего брата Абдул-Бари, который ничего не понимал и настойчиво требовал маму. Но она должна была пока лежать в пустом доме. А позднее нас привели обратно, чтобы показать невесту, которая идет к отцу. Мама лежала в гостиной на бархатном ложе, в своем великолепном свадебном убранстве с золотыми и серебряными украшениями под красивой вуалью, которую мы никогда не видели раньше; нежные руки лежали вдоль ее изящного тела. У изголовья стояли женщины, читавшие Коран, у ее ног сидело десять плакальщиц. Я поцеловал, как мне велели, маму в губы, холод которых проник мне в самое сердце. Бари начал горько плакать.