Страна ночи - [77]
(Деревья тут же выросли в воздухе перед ним, а затем разлетелись на молекулы.)
– Нет, – сказал он. – Нет, нет, нет.
Ведь все, что он придумывает, отнимает жизнь у того мира, который он оставил позади. Что умерло там сейчас ради того, чтобы его мечты на секунду обрели форму? Он представил себе опустевшие ступени Метрополитен-музея, ставшие серыми, как пепел. Солнце сделалось выгоревшим пятном, улицы его города лежали под мертвым небом неподвижно, как насекомые под стеклом.
Город. Его покинутый город, потерянный для него навсегда. В мечтах он снова шел по Манхэттену с матерью. Бродил по книжным магазинам с Алисой. Все, что он помнил, о чем тосковал, теснилось в мозгу, и Страна Ночи хотела того же, чего и он. Жаждала.
У него не хватило сил отказаться.
Город развернулся перед ним. Уличные фонари, очертания домов на горизонте, цветущие вишни, сточные канавы, скрипка уличного музыканта… Скамейки и автобусы, краденое вино на крыше. Асфальтовые улицы и деревья вдоль них, грузовики с мороженым и едва различимые звезды. Летний день, такой тихий, что облака казались нарисованными краской на голубой эмали и отбрасывали тени на загорающих в парке.
Воспоминания налетали порывами стремительного ветра. Он был холодным, тысячеруким, и эти руки тянулись в каждый уголок. Страшное это дело – творить миры. Создавая мир, он терял себя. Этот мир крал черноту его волос, гибкость тела.
Может быть, он и само тело в конце концов украл бы. Но тут из темноты появились две фигуры.
40
Разъяренная Пряха неслась как бешеный зверь, низкими скачками. Без нее я и не знала бы, где искать Финча.
Страна Ночи уже увела его далеко от двери.
Я бежала за Пряхой, все вперед и вперед. Время сделалось упругим, оно то растягивалось, то сжималось. Я сейчас готова была убить за уличный фонарь, за одну-единственную звезду. Если я потеряю Пряху, то потеряю все! И я бежала, стараясь не замечать саднящей боли в боку и ужаса, разлитого в пустоте еще не созданного мира. И наконец что-то показалось на этой длинной бесформенной равнине. Финч! Только очень далеко. Я не могла бежать быстрее, а Пряха уже подбегала к нему, как вдруг что-то проступило из темноты.
Деревья. Березы, вязы, платаны, тонкие, как детские руки, саженцы. Пряха пыталась остановиться, но не смогла – влетела с разбега туда, где только что были стволы. Они уже исчезли. Звезды замигали, как фары грузовиков, и снова погасли. Мы обе остановились и стали ждать, что еще выбросит нам навстречу темнота.
Золотистый ретривер соткался из воздуха, пробежал неуклюжий круг и исчез. Накрытый стол, шелестящая страницами газета. Затем пауза: темнота снова заполняла трещины, проделанные призраками. Я слышала в тишине Пряхино дыхание. И вдруг…
Город. Не весь сразу, частями. Желтое такси. Мусорный бак. Тележка с фруктами, вишневое дерево, здание, отливающее туманом и серебром, поднимающееся прямо к облакам цвета парного молока. Город то появлялся, то исчезал в пузырях воздуха, на пятачке площадью в один квартал.
И среди всего этого стоял на коленях Финч – он опустил голову, вцепился пальцами в землю, и от его запястий к плечам ползли цветочные лозы. В волосах у него проблескивали белые нити, а когда он поднял голову, у меня сжалось сердце.
Лицо у него было таким, словно кто-то впрыснул ему под кожу серую краску. На висках вздулись жилы, губы потрескались. И свет в глазах почти померк.
– Финч… – проговорила я, и голос у меня был надтреснутым, как та чашка, которую он держал в руке. Он сжал пальцы, и чашка разлетелась на осколки. Кровь закапала сквозь пальцы.
– Этот мир его убьет. – Голос Пряхи был горьким, как ореховая шелуха, беспощадным. – И смерть будет мучительной. Он будет сам отрывать от себя кусок за куском. Новый мир – это пустота, это голод. У меня хватило на это сил – я изменила свой мир, я вложила в него все, что могла позволить себе потерять. А он не умеет. Этот мир высосет его, как яйцо.
Финч услышал ее. Подбородок у него дрогнул. Все беспорядочно роившиеся вокруг детали города стали бледнеть и исчезать, пока не остались только мы трое и бархатная рука темноты. Когда Финч заговорил, его слова словно плыли по воздуху.
– Давным-давно…
Давным-давно жила была женщина-чудовище. Она назвала себя Пряхой, да пряхой она и была. Но кроме того она любила разрушать. Она создала новый мир, который назвала своим, но перестала его понимать, когда в нем поселились люди и стали желать чего-то большего. Большего, чем кровь и смерть, чем истории, в которых они не могли ничего изменить. – Финч взглянул на Пряху. – Она дала им все худшее, что только может быть в человеческой жизни, и ничего из того, ради чего стоит быть человеком.
Пряха стояла совершенно неподвижно, глядя на него сквозь полуопущенные веки.
– И тогда в мир, который она создала, пришел герой.
Она рассмеялась. И я тоже, но мой смех был тихим и удивленным.
– Этот герой потянул за уголок ее мира, приподнял, и все рассыпалось в прах.
– Ничего у тебя не выйдет, – сказала она, и в ее голосе прозвучала угроза.
– И тогда она создала новый мир, – упрямо продолжал Финч, и глаза его светились отчаянием на усталом лице. Он все еще цеплялся пальцами за землю. – Ради этого она сделала нечто ужасное, но мира так и не получила. Он признал своим владыкой героя. И обернулся против нее.
