Страна коров - [186]

* * *

Сказать, что поездка в Разъезд Коровий Мык днем значительно отличается от той, что мы предприняли ночью… значит сказать, что солнце отличается от луны или свет дня от полноты мрака. Пока мы ехали – чувствовали, как солнце окутывает нашу машину, а сверкание черного асфальта вспарывает нам глаза. Вообще без сна я чувствовал, что все больше устаю, а тепло и сиянье представляли собой непреодолимое успокоительное.

– Проснись! – вопила Бесси и по пути несколько раз била меня кулаком в плечо. И всякий раз я встряхивался.

Со временем мили летели мимо, и мы из города очертя голову неслись по сельской местности, что была поначалу зеленоватой, а затем, чем ближе к Разъезду Коровий Мык, тем бурее и хрупче. Пейзаж снова преобразился, и теперь, когда снова въезжали в скотоводческий край наших начал, мы видели произошедшие перемены. Ранчо «Коровий Мык», некогда служившее эмблемой всего региона, но с тех пор впавшее в запустенье и тлен. Бывшие выпасы ранчо, на которых прежде пасся скот, но теперь вместо них блистательными и давно доказанными теоремами стояли стрип-моллы. По пути мы ощущали жар засухи и теплоту забытых излучений. Затем – приятное ощущенье воплощения на коже. И наконец хрусткую прохладу растворения дня. В семь солнце уже почти закатилось и виднелось лишь тусклое тленье света. В половине восьмого оно опустилось за горизонт целиком. В восемь вновь настала ночь. К половине девятого мы вкатились в иссушенный пейзаж котловины долины Дьява. А к без четверти девять мы уже ехали мимо дома мэра и музея Коровьего Мыка, а также мимо лавки здоровой еды на том месте, где раньше были «Елисейские поля». Ровно в девять мы проскакали через железнодорожные пути, а еще минуту спустя подъехали ко входу, где Тимми открыл ворота на весь вечер.

– В кампусе так темно, – сказал Рауль.

– И пусто, – сказала Бесси.

– Считаете, вечеринка еще идет?

– Не знаю, – ответил я. – Но, полагаю, вскоре мы это выясним…

От будки охраны я направил «звездное пламя» к кафетерию, где, к нашему облегчению, мы увидели, что вся стоянка заполнена машинами. Вдали кафетерий сиял огнями, словно остров света в море непроницаемой тьмы.

– Они еще тут! – сказал Рауль. – Вечеринка по-прежнему происходит!

Я поставил «звездное пламя» на место для инвалидов рядом со входом в кафетерий. Наконец выйдя из машины, я размял ноги и потянулся к ночному небу.

– Это была долгая поездка, – сказала Бесси.

– Это уж точно, – ответил я. – Но необходимая.

Мои друзья согласились.

– Смотрите, – сказал Рауль. – Опять совершенно темно.

Он улыбался.

– Но хоть дождь закончился, – сказала Бесси.

Она – нет.

Я кивнул им обоим.

Было четверть десятого. Передо мной у входа в кафетерий к парадной двери в темноте на ощупь пробиралась одинокая фигура.

– Кто это? – спросила Бесси.

– Не знаю, – ответил Рауль. – Похоже на индейскую вождицу…

Я фигуру опознал немедленно.

– Это же Гуэн! Она пришла! Должно быть, просто выглянула подышать свежим воздухом… – Благодарно я окликнул ее во тьме: – Эй, Гуэн! Подождите меня!..

Фигура подняла голову и вгляделась в темноту.

Схватив свою спортивную сумку, я побежал ко входу и догнал Гуэн, не успела она достичь двойных дверей, – и широко распахнул перед ней одну створку. Та качнулась, открываясь, и нас окатили внезапные звуки веселого бражничества и тепло перегретых тел.

– Прошу вас… – произнес я.

– Сначала вы… – воспротивилась она.

– Нет, вы…

– Нет, Чарли, вы! Те другие дни давно закончились!

– А, ну да, – сказал я и закинул спортивную сумку на плечо. – Чуть не забыл.

Усталые и голодные после тягот наших соответствующих странствий сквозь время и пространство, она и я стояли перед входом в кафетерий под затаившим дыхание транспарантом, приглашавшим нас на мероприятие.

– Славный транспарант, – сказала Гуэн.

Я кивнул и поблагодарил ее.

– А мне нравится ваш костюм, – сказал я.

– Я Гайавата[53].

– Да, я вижу. Великодушно с вашей стороны. То есть я очень ценю, что вы сегодня пришли.

– Сама рада.

И тут она рассмеялась:

– Это в самом деле поразительное удовольствие!

– Вы, разумеется, имеете это в виду фигурально?

– Нет, буквально. Комната 2С оправдала все мои ожидания. – Гуэн все еще робко держалась за дверь и ждала, чтобы я вошел. – Но кроме того, там было еще и много труда. Никогда не просто преодолевать застарелые предубеждения – быть открытой новым переживаниям, – и это потребовало с моей стороны значительных усилий. Но оно того несомненно стоило. Я измождена, но возбуждена. В себе я чую новое просветленье. Мир только что стал чуточку сложнее. И, боже мой, как же я проголодалась!..

С этими словами мы с нею вошли в кафетерий, где рождественская вечеринка уже подступала к кульминации.

Рождественская вечеринка

Добро пожаловать на Первый ежегодный рождественский маскарад и весеннюю экстраваганцу во имя студенческой успеваемости:

ГДЕ СХОДИТСЯ ВСЁ!

Из приветственного транспаранта над входом в кафетерий

Когда двадцатого марта я сделал шаг в рождественскую экстраваганцу, официальные празднества уже завершились, превосходные алкоголи текли, как млеко и мед, а множество преподавателей и сотрудников колледжа, разодетые в богатые причудливые костюмы, уже пристрастились бродить по битком набитому помещению с различными напитками в руках; или сидеть за переполненными столиками; или валяться на массажных скамьях у выставки молочая красивейшего. Украшено помещение было в точности так, как я и предвидел, и, замечая все детали на своих законных местах, я радовался так, словно это была моя персональная победа: в дальнем углу располагалась эстрада; на эстраде стояла новогодняя елка; рядом с елкой – кресло-качалка для Санты; за креслом был домик эльфов; а из этого домика торчала труба. По всему периметру зала были разбросаны бессчетные чулки, по одному на каждого гостя, и имя каждого работника было с любовью выписано на них клеем и блестками. Меж тем в самом центре зала болтался – и кружился, как сам мир, медленно и непреклонно – дискотечный шар, отбрасывавший миллионы осколков отраженного света по всему кафетерию. Мокрый бар бурлил. У стола с рулеткой толпились. На всей стене кафетерия можно было охватить взором громадный трехцветный флаг зарождающейся демократии – все тринадцать его полос и сорок семь звезд, – а вот на стене, непосредственно напротив первой, занимая ту же самую площадь, только с меньшим единством намеренья, располагалась полная его противоположность: разнообразное лоскутное одеяло наций, представлявшее меньшие государственные образования мира.