Страна коров - [141]

У себя же в квартире я мог отрываться от своего отчета лишь при резких звуках из-за стены: топота, музыки, бьющихся тарелок, натужных кроватных пружин и рева, судя по всему, домашней кошки, которую постепенно удушали. Все это не прекращалось, хотя на покой ушла даже суматоха аккредитованного обучения и начались рождественские каникулы. Это было знакомо и ожидаемо. Однако среди спокойствия опустевшего кампуса звуки из-за стены, казалось, стали еще громче и еще настойчивей. Как будто они никогда не стихнут. Как будто сама математика не отступит. Теперь чудилось, что невероятная свистопляска юношеских страстей будет длиться все дальше и дальше – неугомонное излученье, расширившееся до бесконечности настолько, что может и никогда не осознать начал ползучего растворения или даже окончательных пределов собственного воплощения. В гаснущем свете семестра казалось, что звук юношеского экстаза и впрямь будет все длиться и длиться – вечно.

Но такого, разумеется, быть не может.

Так же внезапно, как все началось, звук из соседней квартиры неожиданно стих. И двадцати четырех часов не прошло после окончания семестра, а рефрены математического первооткрывательства растворились без остатка. Вопли прекратились. Музыка затихла. Не трубили никакие животные. Не ревели львы. Никаких кошачьих концертов. Даже домашних кошек. Все было тихо. Ни дуновенья шума не исторгалось больше из-за стены. Наконец-то настало чистое молчанье, и в крайнем изумлении своем я осознал, что тишина меня окутала впервые после начальных дней семестра, когда невинность ничего не подозревающего сна так жестоко прервалась гомонливым возвращеньем моих соседей из Северной Каролины. Теперь я мог возрадоваться. И отдохнуть. Исключительно один мог я отпраздновать тишину и покой одновременно. Мир, что проклюнулся из распри. Надежду, возникшую из отчаяния. Тишину из звука. Запоздало я мог насладиться примиреньем, что исходит из конфликта, сном, который наверняка должен наступить в конце протяженного бодрствования. Да, то были напряженные несколько месяцев; но они же оказались и до странности благодарными и стоили этого ожиданья, поскольку теперь наконец-то, столько времени спустя, я смогу их все заспать.

* * *

Однако теперь я не мог.

Не привыкши к пустоте покоя, я ловил себя на том, что бодрствую еще отчетливей, чем прежде, мое предвкушенье возбуждено, все чувства мои свежи и настороженны. Новая тишь, как выясняется, может оказаться еще подозрительней, чем знакомый шум. И потому я сидел на краешке кровати, не в силах сосредоточить ни одну мысль, ожидая, когда посреди незнакомого молчания случится следующий звук. Дожидаясь взрыва, что никогда не прогремит. Торжествующей эякуляции млекопитающего, что никогда не отзовется эхом. И чем дольше не звучали эти звуки, тем сильнее я их ожидал. Чем тише было их отсутствие, тем громче становилось их присутствие в моем же уме. Один посреди идеальной тишины – после стольких звуков и гомона – я понял, что подмечаю великий парадокс беспокойного сна: чем больше он тебе нужен, тем реже он приходит.

Я не мог спать!

Обессиленный и вымотанный, я мерял шагами тихую квартиру. После чего принял еще две пилюли и запил их тепловатой водой из крана. Руки мои дрожали еще сильней от этого нового недосыпа, и ими я схватил книгу, лежавшую у меня на прикроватной тумбочке.

* * *

– Ты издеваешься, что ли? – сказала Бесси. – Столько времени прошло, и теперь только ты мне излагаешь этот свой план? Теперь ты мне говоришь, что планируешь составить черновик предложения по составлению плана? Я два дня ждала, пока ты закончишь этот чертов отчет по фокус-группе! И теперь, когда он готов, ты мне сообщаешь, что весь остаток наших коротких выходных собираешься разрабатывать замысел рождественской вечеринки? Ты издеваешься?

– Прости, Бесс… – Я вновь потянулся к ней, но она еще раз шлепнула меня по руке. – Послушай, мне очень жаль, но я вынужден. Я уже не так молод, как раньше. А от этого зависит мое наследие. Мне нужно сделать так, чтобы эта рождественская вечеринка произошла. Это важно…

– Это не важно…

– Нет, важно…

– Это же просто вечеринка!

– Нет, не просто. Это гораздо больше. Это собрание чувств. Это метафора самой жизни. Это символ моей краткой жизни на этой земле. Вечеринка эта – возможность внести значимую лепту в бытие человечества. И потому она попросту стала представлять мои надежды, грезы и чаянья. Она будет моим заявленьем миру. Моим посланием потомству. Моим наследием. Вот поэтому она так важна.

– Важнее наших выходных?

– Да.

– Важнее нас?

– Ну, да.

– Меня?

– Да.

– Будь добр объяснить?

– Не принимай это на свой счет, Бесс, но есть сотни людей, чья судьба зависит от этой вечеринки. Преподавательский состав. Сотрудники. Студенты. Аккредиторы. Черви за кафетерием. Черт, да есть даже люди, которые еще не родились, но они пожнут плоды моих усилий, а их детей однажды будут вскармливать нектаром аккредитованного обучения. Ты не согласна, что лишь в чисто количественном смысле все они, взятые в целом, гораздо важнее одной-единственной личности? Не согласна ли ты признать, все это целокупно гораздо значимей отдельно взятой