Страна клыков и когтей - [53]

Завернувшись в одеяла из шкур, я встаю. Каменные плиты на полу такие холодные, что обжигают мне ступни. Дверной засов словно кусает меня за пальцы, но я рывком его отодвигаю. Приотворив дверь, я вижу бледное лицо, знакомое, но совсем не то, какое ожидала. За дверью сестра Агата. Она хочет, чтобы я научила ее английскому языку, и намекала, что подумывает о другой для себя жизни. Мы часто пытаемся объясниться жестами, когда она разводит огонь в моем очаге. Думаю, она тоскует по дальним странам.

Сейчас она смотрит на меня с ужасом. Она указывает куда-то мимо часовни на ворота монастыря. Ей незачем что-либо говорить. Я и так знаю. Кто-то ждет меня у входа.

— Мой посетитель? — спрашиваю я.

Качнув головой, она еще долго всматривается в меня, ожидая, что я как-то объясню то, что она случайно увидела.

— Я надену ботинки, Агата. Я сама справлюсь. Возвращайся к себе.

— Не… — отвечает она.

Я беру ее за руку.

— Отправляйся в свою келью и запри дверь, Агата. Да?

С благодарным взглядом она подчиняется, а я надеваю толстые шерстяные носки и зимние ботинки, которые купил мне отец, и выхожу в ночь. В лицо мне ударяют принесенные ветром мелкие льдинки. Над черным ободом стен звезды горят белым, желтым и красным. Их столько, что я не могу отыскать те немногие, которые знаю. Все вспыхивает болезненным сиянием. Я различаю полосу Млечного Пути.

Вглядываясь в коридор с кельями, где скрылась Агата, я хочу надеяться, что она вняла моему совету. Я понятия не имею, в каком положении нахожусь, как в нем очутилась, кто в этом виноват, но, очевидно, произошло нечто ужасное. Сестры подозревают, какую роль я сыграла в бесконечном глубочайшем ужасе, и, невзирая на свою доброту, молятся о моем отъезде.

Ступая по мягкому снегу, я миную часовню. Я еще ни разу так далеко не заходила. Внешние стены часовни расписаны сотнями сцен из житий разных святых и апостолов, возвышения и падения царей Византии, удела человечества грядущих веков в раю и аду. Днем я читаю эти стены, как страницы книги.

Сердце у меня отчаянно бьется, и я прислоняюсь к задней стене часовни. Как только я заверну за угол, меня будет видно от ворот, и моего ночного гостя тоже, — думаю я, вознося собственную молитву. Здешние женщины проводят свои дни в непрерывной беседе с Господом. Наверное, и мне молитва поможет встретиться с тем, что меня ожидает. Какое-то воспоминание шевелится во мне, будто это мгновение напоминает мне какое-то другое, но нет, пустота…

Завернув за угол, я решительно иду к воротам, не поднимая глаз. Скрип снега под башмаками служит мне утешением. Он придает мне внушительности, точно я — колосс, в тишине дробящий льды.

Я не поднимаю глаз, пока не подхожу к самым воротам — каменной арке, высеченной много веков назад. За минувшие десятилетия проход под ней вытоптался, превратился в туннель, ведущий во внешний мир. С наступлением темноты сестры всегда опускают со стороны монастыря замысловатую чугунную решетку. Я заглядываю в озерцо тьмы, скопившейся меж стенами.

— Эй? — зову я.

Никто не отвечает.

Жаль, что я отпустила сестру Агату. Она помогла бы, показала мне гостя. Она зажгла бы фонарь из тех, что лязгают на ветру о внутренние стены туннеля.

Ветер налетает с холмов, и мне приходится преодолевать его порывы, чтобы добраться до запирающей туннель решетки. А там я всматриваюсь сквозь прутья в сумрак меж стенами монастыря и лесом. Мой гость исчез. Никто меня не ждет, но ночь прекрасна. Землю укрыл снег. С неба, кружась, падают первые предвестники надвигающейся метели, и когда я поднимаю взгляд, звезды словно начинают мерцать и стремительно падать вниз. Кто-то спускается к монастырю по склону холма. Сперва мне это кажется иллюзией, сотканной танцем снежинок на фоне ночи, но понемногу фигура увеличивается в размерах, становится яснее, обретает силуэт. Лицо и тело прячутся под накидкой из шкур, как у меня. Внезапно меня пронзает дурное предчувствие. Незнакомка одета как я, но это не я. Она сбрасывает с головы капюшон. Я сбрасываю свой. Снежинки ложатся ей на веки, заставляя их подняться. Открывшиеся глаза белые и сияющие, как снег. Под звездным светом рассыпаются светлые волосы, стянутые в хвост грязной желтой резинкой.

— Клемми, — шепчу я.

Вернувшись в келью, где поспешно набрасываю эти записки сестре Агате, я знаю, что со мной случилось. Я знаю, как сюда попала. И знание это горько.

26

Я долго бежала через лес, тянувшийся вниз по склону от отеля Торгу. Стволы елей вставали у меня на пути. Было холодно, на мне не было одежды, мне хотелось остановиться и закутаться в занавеску, которую я сжимала в руке, но я не решалась, пока лес не останется далеко позади. В другой руке я держала нож Торгу. Борьба лишила меня рассудка. Мне потребовалось несколько часов, чтобы выбраться из отеля, переползая по кабинам остановившегося патерностера. Мои спортивные штаны зацепились в особо узком лазе, и их пришлось бросить, так что, достигнув нижнего этажа, я осталась в одном лишь бюстгальтере. Трус Торгу больше не показывался. Я пробежала по коридору к вестибюлю, мимо комнаты с его жуткими сокровищами, черепками разгромленных мест, чьи названия еще шептали у меня в голове. Я пронеслась через вестибюль, по пути цепляя занавеску, желая скорей выбраться из этого ужасного места — само слово вестибюль сейчас, когда все миновало, кажется нелепым. И тут я впервые осознала, что, по сути, сам отель — заброшенные руины. Тут много лет никто не останавливался. Я с жалостью вспомнила убитого норвежца. Мне хотелось надеяться, что у него не было детей. А если и были, я молилась, чтобы они никогда не узнали о судьбе, постигшей их отца.