Страна без свойств - [8]

В парламенте впоследствии этот вопрос больше не обсуждали, как это обычно и бывает, когда проект закона заранее согласован и принят руководителями фракций.

«Черно-красно-золотая» эмблематика, предложенная Реннером, отражает затаенное стремление Австрии присоединиться к Германии, и по сю пору не было предпринято ни одной попытки обсудить эту проблему, не говоря уж о том, чтобы внести предложение по изменению цветовой символики государственного герба. Официальная Австрия явно страдает дальтонизмом. Однако сословные символы (серп и молот), на которых настоял в свое время христианский социалист Миклас, для австрийских консерваторов сегодня — как бельмо на глазу, и такое положение вещей по-настоящему символично для современного состояния Второй республики и для господствующего в Австрии менталитета. Это — типично австрийское положение вещей, как типичен и тот факт, что именно корпоративное государство удалило с австрийского герба сословные символы. Неужели Враницкому, Клестилю,[15] Вальдхайму и всем тем, кто высказался за удаление сословных символов, герб корпоративного государства кажется более подходящим для Второй республики, чем герб республики Первой? Но тогда уж действительно следует идти до конца: в корпоративном государстве геральдический орел был украшен таким атрибутом, как нимб, а ведь именно нимб в полной мере соответствовал бы современному состоянию Австрии, так как он на символическом языке свидетельствовал бы: мы не от мира сего. Однако мы вновь хотим вернуться в сей мир. Как это произойдет, обозначено уже в самой цветовой символике герба. Нас уже подают к столу, за которым восседает Германия, а с недавних пор — и весь Европейский Союз: «Мы не хотим, чтобы наши гости проголодались».

Глава четвертая

В ходе последней дискуссии об австрийской государственной символике под огонь критики в той или иной мере попадали многие символы, и лишь один из них, отражающий суть Второй республики, никогда не вызывал споров. Пожалуй, это справедливо. Это, правда, символ неофициальный, зато он всем известен и до сих пор не утратил своей значимости. Я имею в виду булочки с ромовой пропиткой. Ведь что есть символ? Согласно словарю, это простой образ, выражающий сложную взаимосвязь предметов. Булочка с ромом — это непосредственно воспринимаемый и наглядный пример. Сверху она розовая, а внутри коричневая. Тут надо подчеркнуть, что на коричневую мякоть кондитер пускает обрезки теста, сдабривая его спиртным. Для того, чтобы считать булочку с ромом символом Второй республики, достаточно двух следующих предпосылок: во-первых, булочка действительно относится хоть и не к главенствующим, но все же в известном смысле к типичным реалиям австрийской жизни. Во-вторых, ее описание должно совершенно естественным образом вызвать у нас в памяти хотя бы минимальные исторические сведения, в данном случае — сведения о роли коричневого цвета в нашей истории. Любому человеку, даже если он незнаком с историей Австрии или же знать о ней не желает, поскольку считает, что пора наконец под всем этим подвести черту, хорошо известно, что в этой истории были бесславные и мрачные главы, связанные с фашизмом, и только на основе этого знания булочка с ромом становится настоящим символом, отображающим сложные и многообразные связи с реальностью.

Есть и еще одна причина, по которой булочка с ромом особенно выигрышна в роли символа. Одни считают ее символом критического отношения к истории, у других же она вызывает потаенные ностальгические чувства. Благодаря этому булочка с ромом является в известном смысле идеальным символом, потому что она выражает реальное социальное противоречие и реальную поляризацию общества в той же мере, в какой свидетельствует о реальном, всеобщем и единодушном австрийском патриотизме.

Если глубоко над всем этим поразмыслить, возникнет чувство, что перед тобой разверзается пропасть без дна и без края. Однако Австрия не была бы Австрией, если бы на самом дне самого бездонного ущелья не располагалась бы какая-нибудь уютная курортная гостиница.

Представим себе, что мы находимся в одной из ее комнат. Мы глядим в окно. Разумеется, нам досталась «комната с окном, которое никуда не выходит», потому что скалистая стена бездонного ущелья закрывает весь вид. Что делать?

«Можно, к примеру, постараться получить удовольствие от созерцания скалистой стены, погадать о смысле и происхождении оставленных на ней следов, увидеть в ее расщелинах, трещинах и выступах очертания какого-то ландшафта. Скалистая стена находится примерно в метре от окна. Она покрыта белесыми и розоватыми пятнами, выделяющимися на влажном темно-коричневом фоне, похожем по цвету на ромовую пропитку булочек. Оконные шторы напоминают кондитерскую бумагу с вырезанными кружевами».

Так начинается отрывок из романа Герхарда Фрича «Кошачий концерт». Писатель работал над ним в 1968–1969 гг., однако завершить книгу не успел. В 1974 году Алоис Брандштеттер издал роман Фрича на основании материалов из творческого наследия писателя.

Фрич пытается нарисовать в своем воображении главного героя книги — его зовут Сведек — и видит «кружевную кондитерскую бумагу. Она прилипает к булочкам с ромом, торчит из-под крышек гробов, покрывает алтари, шуршит в руках официанток». Он не может думать о Сведеке, не представляя себе при этом, как тот откусывает кусок от булочки с ромом. И в скалистой стене за окном он видит ромовую начинку. Начало романа носит, естественно, программный характер. Оно порождает обилие ассоциаций и намеков, заставляя нас погрузиться в чтение. Почему окно, за которым высится скалистая стена, никуда не выходит? Разве оно не выходит на стену ущелья? Почему взгляд на эту скалистую стену вызывает чувство безысходности? Не потому ли, что стена напоминает коричневую начинку булочек с ромом, напоминает о том, где мы действительно находимся, не имея шанса выбраться оттуда? Разве скалистая стена на самом деле напоминает о булочке с ромом? Может ли прошлое, наша история, которую мы вычеркнули из сознания, оказаться в тайне от нас вписанной в окружающую природу? Или это невозможно, и мы сами видим ее очертания в любом невинном предмете, потому что попытались стряхнуть ее с себя, чтобы самим предстать невинными перед чужими взорами? Как долго могут звучать отголоски детства и юности одного поколения, как долго может воздействовать на него предыстория, предыстория поколения, достигшего зрелости и помнящего совсем другую историю, такую, которая «снимает» все, что случилось до нее? В каком смысле «снимает»? Комната, в которой мы находимся вместе со Сведеком, «пахнет нафталином», пишет Фрич. «Даже если открыть окно, она все равно так пахнет. Так пахнет в коридорах, на лугах, в лесу. Здесь спрятано детство, пересыпанное нафталином». Насколько верно это впечатление? Другой персонаж романа — его зовут Пепи Херцлих («Владелец санатория д-р Херцлих, категория Б») — считает это впечатление абсурдным. «Нафталином у нас давно уже никто не пользуется. Лес пахнет нафталином! Друг мой, вам следует записаться на прием к доктору Франклю», — говорит он.