Страх - [2]

Вот и я Вам так пишу. Хоть Вы и далеко. Но ведь мы с Вами — по одну сторону мира. Мое письмо, повторяю, не заслуживая того, стало для Вас частью Сочельника, и Вы со щедростью известили меня об этом, чтобы и мне передать эту радость.

Правда, если бы Вы видели, как почтальон посмотрел на меня и какая на нем была фуражка, Вы бы, может быть, огорчились, что все так похоже на нашей маленькой планете. В каком углу ни живи.

А я ни в коем случае не хочу Вас огорчать. Ведь меня так и кольнуло, и даже сердце екнуло от того, в какой день Вы получили мое письмо — хотя мне и непонятно многое, сама эта радость непонятна. Откуда, скажите, у меня это детское, позабытое, почти позабытое чувство, что вот в рождественские дни должны приходить какие-то чудные вести, или вести, которые Вы наделяете чудным смыслом, и вообще должны происходить маленькие, пусть даже и незаметные постороннему глазу чудеса? Тут причина — для меня, может быть, именно в елке, которую привозишь, устанавливаешь и украшаешь, и все ждешь, ждешь чего-то, — хотя сама-то елка, как я уже сказала Вам, всегда была у меня новогодняя, не рождественская. Мою последнюю елку, маленькую пушистую елочку, нам привез мой московский знакомый, добродушный бородач, привез и сам установил.

Тут есть что-то логически необъяснимое, но запах хвои, когда она, елка, привезенная с холода в дом, оттаивает, и на паркете — мокрые пятна, и на ветвях — слабеющие льдинки, которые тают под стынущими пальцами, и запах смолы в комнате, — все это вместе и есть предвосхищение ожидания чего-то, какого-то чуда из чудес. И у Вас наверняка есть это рождественское чувство… ведь я могу Вам об этом сказать совершенно свободно? — да, конечно, оно есть и у Вас, и даже скорее и вернее, чем у меня. И именно поэтому Вы и отыскали в моем письме рождественскую праздничность и все, чего в нем нет, и спасибо Вам за это!

В общем-то я хочу спрятаться, уйти от непонимания своей жизни. И в то же время я Вам хочу все объяснить…

Мы, как все, получаем почту — это хорошо. Но мы живем на отшибе, в маленьком поселке, без телефона, это — плохо. Случись со мной что-нибудь, никто и не заметит. Наши окна выходят на пустырь. Муж говорит — в поля… Нет, все-таки — на пустырь. Я все чего-то боюсь. Ах, я так привыкла к шуму города, к виду оживленных улиц! Конечно, я и там боялась. Там? А где я сейчас? Эта тишина совсем с толку сбивает меня. А впрочем, и тишина какая-то обманчивая, нет в ней покоя.

Как же это Вы отыскали в моем письме что-то праздничное, между строк, но отыскали? Это все Ваша щедрость. Потому что пусто, глухо все во мне, как в запертом доме. Да и я, мне кажется, взаперти…

Нет, этого не может быть. Взаперти? Кто же взаперти — здесь? Вот сейчас я подойду к нашему почтовому ящику. Кто же может мне помешать? Никто… Разве что один-другой косой взгляд в мою сторону. Соседи. Но я сейчас спущусь, и никто не помешает мне, никто не остановит меня. Вот. Спустилась.

Рано, слишком рано! Еще и не могло быть почты. Внизу соседка возится со шлангом для поливки. Я хотела пройти незаметно, но она, конечно же, повернула голову. Почему я всегда встречаю ее? Разве она не ходит на работу? Сегодня обычный будний день. Она работает в каком-то институте, в какой-то лаборатории, но именно в утренние часы по будним дням я всегда встречаю ее. Она не пропускает ни одного моего движения. Я здороваюсь с ней через силу, а она здоровается в ответ сухо, отрывисто, резко. Целыми часами она возится возле подъезда. У нее есть ключ от склада внизу, и она все время что-то приносит туда или выносит оттуда. Кроме того, она по многу раз в день прогуливает собаку. Так что нет никакой возможности ее не встретить…

А меня так и подмывает опять спуститься к ящику! Я отлично понимаю, что почты не могло быть еще, но — спуститься! Просто так. Для того, чтобы никого не встретить! Да-да, чтобы на этот раз никого не встретить.

Но в глубине души я понимаю, что это невозможно. Для того, чтобы никого не встретить, в особенности эту соседку, я иногда не подхожу к самому ящику, а просто спускаюсь на несколько ступенек и заглядываю за угол. Если торчат газеты, значит, почта была, и тогда я спускаюсь, а если нет — я быстро-быстро поднимаюсь наверх и проскальзываю в нашу дверь…

А вообще-то я встречаю соседей и других малознакомых людей — так, вскользь, случайно. Но встречаю обязательно. То — когда выношу мусорное ведро, то — когда возвращаюсь из магазина. Если хорошенько приглядеться, то случайности в этих встречах не может быть: уж очень пристально они на меня смотрят. У них никогда не возникает желания остановиться и по-хорошему, сердечно поговорить со мной, спросить меня о чем-нибудь, — нет, они держатся в стороне, они издали наблюдают. А то и вблизи. Когда я подхожу к дому, кто-нибудь из них уже топочет вниз по лестнице — для того, чтобы нос к носу столкнуться со мной! Совпадение? Нет уж, стольких совпадений быть не может. Они нарочно сбегают с лестницы, когда я подхожу к подъезду — чтобы столкнуться со мной. Я здороваюсь, и они отвечают мне, цепко оглядев меня всю — снизу доверху… и так тошно мне от этого оглядывания: тебе не смотрят прямо в глаза, а тебя оглядывают, словно предмет. В особенности поражает, что таким взглядом меня встречают люди, знающие меня уже более четырех лет. Оглядят мои ноги, затем — туловище, и только после этого снизойдут скользнуть по лицу. В этом есть что-то такое необъяснимо-оскорбительное, и такое чувствуешь бессилие! Да… Ни одного открытого взгляда, ни одного рукопожатия.