Страх - [18]
А в кинотеатрах время от времени (но регулярно) идут советские фильмы.
Да к чему же в таких условиях мне говорят о Бегине? К чему рассуждать о Ближнем Востоке и о его проблемах, когда из-за двери доносится:
А то еще кто-нибудь пустит на полную мощность магнитофон (или проигрыватель), и по всему кварталу разносится слащаво:
При чем же тут Бегин?
Вот вчера в руках у психологов, когда они садились в машину, я увидела журнал — по-моему, это был «Огонек». Вот это — уместно. А споры о ближневосточных проблемах на таком фоне выпирают какой-то подделкой.
Надо изменить свою жизнь. Надо выпрыгнуть из этой неподвижности, где никогда ничего не случается, но всякую минуту может случиться. О, это знакомые слова: у нас никогда ничего не случается, — слова, знакомые по всей жизни моей! А куда деваться? Ведь мы приехали уже, приехали в этот поселок и будем здесь ждать, ждать… пока они за мной не придут. Как это будет? Что они скажут, войдя? Явится ли сначала психиатр? А может быть, он уже приходил, и не однажды — скажем, под видом какого-нибудь знакомого. Ведь приходит же иногда кто-нибудь. И ведь недаром мне задают вопросы: «Как вы спите?», «Вы когда-нибудь отдыхаете?»
Мне все кажется, что мы на каком-то временном забытом полустанке, и так трудно поверить, что все это уже окончательно, бесповоротно. Выскочить, выпрыгнуть из этой жизни — как выпрыгнула тогда из автобуса!
Там, в Москве, когда мне становилось слишком не по себе, когда я слишком боялась обыска, я уходила к матери. И сына увозила. Он на метро ездил в школу. Так бывало в те дни, когда муж уезжал в командировку. Прижавшись к матери, я чувствовала себя маленькой девочкой и — в безопасности.
Да… А однажды, уйдя из дома, мы позабыли выключить свет и перепугали знакомую. На дверной звонок ответа не было. Телефон (она позвонила из соседнего автомата) — тоже не отвечал. А свет в окнах горел. Вот она и решила, что у нас идет обыск…
И это была привычная обстановка жизни. И уж лучше бы там все и кончилось. Для чего же было продолжение? Продолжение — несвободное, продолжение той же неустойчивой, неопределенной, призрачной жизни.
Да, но как же так? Ведь мы сдали в Москве паспорта — в обмен на выездные визы, мы заполняли анкеты — на выезд в государство Израиль. Правда, билеты у нас были взяты на первое апреля — неверный, неверный день! Один только такой день и есть в году: «Первого апреля — никому не верю…» А я — поверила! Да как же можно было решаться брать билеты на первое апреля? Для чего? Есть так много чисел… обычных. Меня и тогда кольнула эта мысль, в кассе аэропорта.
— А может быть, возьмем на тридцать первое марта или на второе апреля? — сказала я мужу.
— Нет, отчего же, возьмем на первое, — ответил он. И взял! Однако в самой подготовке к отъезду и в проводах ничего необычного не было. У всех был такой вид, как будто нас в самом деле провожают в другую страну. Правда, моя мать не только не была подавлена, — ведь все-таки за черту провожает! — напротив, глаза у нее сияли. Как она могла быть такой приподнято-оживленной? Да и все остальные тоже… Разве не удивительно? Расставаясь, возможно, навсегда — прощаться беззаботно-легко! Может быть, они знали нечто такое, чего я не знала? Иначе — откуда такая безмятежность, такая, я бы даже сказала, ничем не омраченная праздничность? Ведь иные матери, даже в другой город провожая, в короткую командировку, и то тревожатся. Может быть, моей матери тревожиться было не из-за чего… Она — все знала. И ждала возвращения обратно (без меня, уже — без меня!) моего мужа и сына. Что же касается меня, то, возможно, она меня давно уже списала со счета. Потому и поддакивала, когда я твердила ей о свободе.
Чем бы дитя ни тешилось… Вот она, мать, и согласилась, чтобы, вместо немедленного заключения, мне дали поиграть в иллюзию свободы. Пусть, мол, поживет в своем золотом сне — не станем разуверять ее, если ей так легче. Действительность понемногу сама ее разуверит. И она добровольно отдаст взрослым свою игрушку. Зачем ее сейчас помещать в больницу? Ведь это всегда успеется. Пусть проявит себя в «свободных условиях» мнимой эмиграции — ведь такой опыт может пойти на пользу обществу и науке… Ведь если ей все равно предназначена больница, если ни на какое другое существование она не способна, почему не понаблюдать за нею в «свободных условиях», на пользу и благо других людей?
