Страх - [16]
А так — нельзя. Нельзя жить, постоянно скрывая свой страх. Такое напряжение может довести до чего угодно. Вот, приятельница опять сказала мне, что я больной человек. О, они наседают на меня с болезнями, окольцовывают меня, замыкают в болезнь! На глазах у меня она вытащила из сумочки и стала принимать какие-то таблетки, всем своим видом показывая, что это совсем не страшно. «У меня невроз, — говорила она, — я из дома никуда не выхожу без таблеток!»
Там, в Москве, мои знакомые говорили со мной о Самиздате, об арестах, о психбольницах для здоровых людей, но не допекали меня таблетками и разговорами о неврозе! Нет… Тут у всего есть какая-то подоплека, есть у них какая-то цель. И я должна, пока не поздно, дать знать… Кому-нибудь дать знать, в каких условиях я живу. Надо составить обращение… К кому? Может быть, ко всем людям доброй воли? Или — к тем, кому ведать надлежит? К кому-нибудь, кто решает… Пусть выслушают, пусть разберутся.
«Я обращаюсь, — напишу я, — с чувством глубокой печали. Живя в маленьком поселке, я почти не ощущаю событий большой жизни, до меня доносятся только слабые отголоски ее…»
А может быть, меня нарочно поселили в глухом углу, сознательно лишили связи с миром? Иначе — какая же это была бы ссылка? Впрочем, ссылка — это еще куда ни шло, ссылка — это было бы еще для меня благом. Тут не ссылка… Тут многое напоминает предварительное заключение.
«Иногда мне кажется, — прямо напишу я им, тем, кому ведать надлежит, — что каким-нибудь необдуманным словом я навлекла на себя гнев сильных мира сего, и мне уже не будет пощады…» Да, да! Я говорила Вам, что у меня уже слез нет, а вот сейчас я заливаюсь слезами над своей конченой, в середине пути, жизнью.
«Ибо в словах я всегда была, на беду свою, слишком неосторожна. Конечно, я наговорила много лишнего, но разве это — причина заводить на меня неведомую мне „историю болезни“? Ну подумайте сами. Кто из нас иногда сгоряча не наговорит лишнего? Подумайте беспристрастно и разберитесь в моем неизвестном мне деле…»
Да, дорогой друг! У меня опускаются руки. И я так боюсь настоящего заболевания, которое придет, может быть, вместе с маленькими таблеточками, излечивающими «от невроза»…
Да, да. Под воздействием галоперидола, например, Петины письма совершенно менялись. Нет, не только почерк! Менялся весь человек. Они (тюремщики) делали его вялым, неотзывчивым, безвольным. Они делали его чужим самому себе.
Но инъекции — это вовсе не обязательно. Можно — и таблетки. Окружив меня, замкнув меня в таблетки, они совсем погасят меня. Но я не поддамся, не стану принимать. И самое главное — вовремя предупредить тех, кому ведать надлежит. Я разумный человек. Если есть ко мне какие-нибудь претензии, то пусть мне скажут. Ведь Пете предъявили обвинение. У Пети был обыск. И на работе, и дома у него, и дома у его матери. Ведь не сразу же ему стали вводить галоперидол. А Алеша? Алеша получил три года тюрьмы и три года лагеря, без всякого галоперидола. А я не менее нормальная, чем он.
Так для чего же, спрашивается, вынимать при мне из сумочки таблетки? Для чего говорить мне, что я «больной человек»? Все это можно было спокойно проделать в Москве. Да для чего же такие длинные, обходные пути?
Я понятия не имею, кому направить это письмо. Но ведь кто-нибудь — решает! Кто-нибудь может сделать так, чтобы при мне не вынимали из сумочки таблетки. Поймите, что так продолжаться не может. И к тому же я должна сдерживать свою душевную боль, свое отчаянье, перестать говорить о страхах, — чтобы не подвергнуться лечению…
Там, в Москве, можно было бы такое письмо распространить в Самиздате. «Ко всем людям доброй воли», или — «Тем, кому ведать надлежит», имея в виду представителей властей. Можно было бы попытаться передать письмо на Запад. А что? Человек подвергся предварительному заключению или находится под домашним арестом, например, — а о его положении уже знают, уже бьют тревогу.
Разве здесь меньше возможности для гласности, чем там? Надо только понять, к кому следует направить это письмо. Ведь это же не безобидный факт: приятельница говорит мне, что я больной человек, и нарочно глотает у меня на глазах таблетки! И не только она, но и почти незнакомые люди заводят со мной разговор о таблетках, о врачах… И подумать только: в то время, когда со мной тут так обращаются, Вы пишете мне, что мое письмо помогло Вам подойти к празднику. Да и мне самой казалось: много во мне еще до сих пор душевного здоровья.
В общем, тут что-то не так: или Вы неправильно понимаете меня, видите в розовом свете, или, напротив, они смотрят на меня сквозь черные очки. Кстати, к слову: здесь, вокруг меня, чуть ли не каждый второй человек — в темных очках. И я не могу поверить, что это — просто защита от солнца: темные очки здесь носят и в пасмурные дни. Да что же это, знак какой-то опознавательный, эти темные очки? Свой — своего узнает, благодаря очкам? И носят их только служащие, свои? Да как же так? Если мы в свободной стране… Причем тут темные очки? Непричем… И как только такая дикость в голову приходит?
