Страх отпирает двери. Дело о светящихся пальцах. Дип - [15]

– Господи, больше всего на свете хотела, чтобы у меня в руке был пистолет, – спокойно сказала она.

– Не сомневаюсь. Что вы медлите? Придвиньтесь ко мне вплотную.

Она придвинулась. Я почувствовал, как она вздрогнула от непреодолимого отвращения, когда ее обнаженное плечо коснулось моего. Попытался представить себе, что бы почувствовал я, если бы был молоденькой девушкой, находящейся в обществе убийцы. Но представить такое было слишком трудно. Я не был девушкой, не был молод и красив, поэтому и перестал думать на эту тему. Просто показал ей пистолет, лежащий у меня на коленях и накрытый пиджаком. Потом сел на заднее сиденье, чтобы насладиться бризом, доносившимся с залива и смягченным лучами солнца, пробивающимися сквозь шелестящие листья пальм. Но уже не казалось, что солнце долго еще будет с нами. Бриз охлаждал опаленную солнцем землю и был напитан влагой. Крохотные белые лоскутки облаков, кочуя по небу, группировались в тяжелые серые кучевые облака. Это совсем не нравилось: хотелось, чтобы был предлог не снимать с головы белый шелковый шарф.

Минут через десять после того, как мы прибыли на стоянку, со стороны юга на шоссе показался черный полицейский автомобиль. В зеркало заднего обзора я видел, как он замедлил ход у стоянки и как двое полицейских высунули в окно головы, чтобы осмотреть стоянку. Но эта проверка была беглой и быстрой, и можно было заметить, что они не ожидают увидеть здесь что–либо интересное. Их машина поехала дальше, не успев остановиться.

Надежда, появившаяся было в глазах девушки – глаза ее были серые, холодные и ясные, теперь я хорошо разглядел их – погасла, как пламя потушенной свечи, загорелые плечи разочарованно опустились.

Через полчаса у нее снова появилась надежда. В арку одновременно въехали, одновременно остановились, одновременно заглушили моторы двое полицейских на мотоциклах в шлемах и перчатках. Они казались суровыми и уверенными в себе. Несколько минут посидели на мотоциклах, опустив ноги в сверкающих ботинках на землю, потом слезли с мотоциклов, опустили опоры, чтобы их машины не упали, и стали обходить каждый автомобиль. Один из них держал в руке револьвер.

Они остановились у ближайшего к выходу автомобиля, окинули его беглым взглядом и, не говоря ни слова, стали внимательно и долго рассматривать сидящих в нем людей. Полицейские ничего не объясняли и не приносили извинений – они выглядели так, как выглядят полицейские, услышавшие о том, что в их собрата кто–то стрелял, что он умирает или уже умер.

Внезапно, пропустив несколько машин, они направились прямо к нам. По крайней мере, мне показалось, что они намерены подойти к нам, но они прошли мимо и направились к «форду», стоящему слева перед нашей машиной. Когда они проходили мимо, я почувствовал, как напряглась девушка, услышал, как у нее перехватило дыхание.

– Не делайте этого! – я обхватил ее рукой и крепко прижал к себе. Вздох, который она сделала, чтобы набрать воздух в легкие и закричать о помощи, перешел в приглушенный крик боли. Полицейский, стоящий ближе к нам, обернулся и увидел, что голова девушки лежит у меня на плече. Он отвернулся и довольно резко сказал что–то своему компаньону. Может быть, в нормальных условиях он принял бы какие–то меры. Но обстоятельства не были нормальными. И мне стало спокойнее.

Когда я отпустил девушку, пылало не только ее лицо, но даже шея и грудь: я так крепко прижимал ее к себе, что ей не хватало воздуха. Я решил, что замечание полицейского относилось к ненормальному цвету ее лица. Возможно, он решил, что девушка пьяна. Ее глаза горели злостью, как глаза дикой кошки. Впервые за все это время страх совершенно покинул ее, и она отчаянно боролась.

– Я сейчас выдам вас, – голос ее был тихим, но непримиримым. – Лучше сдайтесь.

Полицейский проверял «форд». На водителе «форда» был пиджак точно такого же зеленого цвета, как мой, и низко надвинутая на лоб панама. Я видел этого парня, когда он въезжал на стоянку. У него были черные волосы и загорелое толстое усатое лицо. Дальше полицейские не пошли. Они стояли не более чем в четырех метрах от нас, но скрежет и грохот драги заглушал наши голоса.

– Не будьте идиоткой, – спокойно сказал я. – У меня пистолет.

– И в нем всего одна пуля.

Она была права. Две пули были истрачены в зале суда, одной я разорвал покрышку у «студебекера» судьи, две израсходовал, когда нас преследовал полицейский автомобиль.

– А вы, малышка, неплохо считаете, – пробормотал я. – И у вас будет предостаточно времени для упражнений по арифметике в больнице после того, как хирурги сделают свое дело. Если им это только удастся.

Она, приоткрыв рот, смотрела на меня и не произносила ни слова.

– Одна маленькая пуля может натворить массу неприятностей, – я вытянул руку с пистолетом, прикрытым пиджаком, и прижал пистолет к ее бедру. – Вы слышали, что я говорил этому дурачку Доннелли, объясняя, что может натворить мягкая свинцовая пуля? Пистолет прижат к вашему бедру. Вы представляете, что это означает? – я говорил очень тихо, но в голосе звучала угроза. – Пуля разнесет вам кость так, что ее уже не починишь. А это означает, что вы уже никогда не сможете ходить, мисс Рутвен. Вы уже никогда не сможете ни бегать, ни танцевать, ни плавать, ни скакать верхом на лошади. Весь остаток жизни будете таскать свое прекрасное тело на костылях или будете ездить в инвалидной коляске. При этом всегда будут мучить боли. Всю оставшуюся жизнь… Неужели еще не пропало желание позвать на помощь полицейских?