Страх - [2]

Так, спокойно. Без паники. Человек бросился под поезд. Явно не случайно: он пришёл сюда, на платформу, чтобы свести счёты с жизнью. Великолепно сыграл роль флегматичного пассажира, ожидающего поезда (скольких усилий стоило ему не выдать клокотавших в груди чувств!), слился с толпой и в нужный момент сорвал с себя маску. Сделал роковой шаг навстречу смерти. И смерть не заставила себя ждать. Всё было кончено в считанные секунды.

Для себя я сделал прагматический и весьма эгоистический вывод: сейчас мне с этой платформы уехать не удастся. И принял единственно верное, как мне казалось, решение: подняться на поверхность и переждать, пока всё здесь не уберут. Прогуляюсь у «России», прошвырнусь по киоскам, приведу нервы в порядок, уйму дрожь в коленях и сумбур в голове. А минут через двадцать вернусь. Не могу сказать, чтобы я очень переживал, но нечто вроде лёгкого шока всё же испытал. Оставаться на платформе у меня желания не было. В скобках замечу, что никогда не страдал бессмысленным любопытством по отношению к кровавым зрелищам и чужой смерти, предпочитая иными, более гуманными и цивилизованными способами повышать уровень адреналина в крови.

Продираясь сквозь человеческую толчею к эскалатору, я то и дело натыкался на серые, потяжелевшие, ставшие вдруг серьёзными взгляды людей, до сего момента замкнутых в сонно-равнодушной скорлупе обособленности, — словно шоры упали с их глаз, на минуту обнажив сердца и души. Взгляды пересекались, и на их стыке рождалось нечто вроде взаимного понимания и солидарности. Такова природа человека: в экстраординарных ситуациях, когда в привычное размеренное существование вторгается что-то постороннее, иррационально-чуждое, грозящее мирному течению его жизни, в нём пробуждается центростремительный инстинкт к единению, потребность во взаимоподдержке, плече соседа; коллективистские начала тогда берут верх над мещанским индивидуализмом. Картина смерти себе подобного невольно заставляет человека задуматься о бренности собственного существования, на какое-то, пусть недолгое время отодвигает на задний план повседневную мелочную суету и нескончаемый конвейер бытовых проблем. И — будем говорить откровенно приносит своего рода облегчение: на этот раз, слава Богу, смерть прошла стороной, избрав в качестве жертвы другого; значит, мой черёд ещё не настал.

Я ступил на ленту эскалатора и, увлекаемый медленно ползущими ступенями, поплыл наверх. Тут-то у меня и мелькнула эта мысль: не иначе, как тот несчастный — жертва махинаций МММ, словно леденцов наглотавшийся подслащённых иллюзий и не смогший их переварить. Всё происшедшее сводилось именно к такому выводу. Впрочем, я мог и ошибаться. Какая, собственно, разница?

Небольшой штрих. Когда полчаса спустя я вновь спускался по эскалатору, чтобы продолжить столь неожиданным образом прерванную поездку, приветливый голос молодой девицы, усиленный динамиками службы оповещения метро, мягко разнёсся под сводами подземного вестибюля: «Уважаемые пассажиры! Поезда следуют с увеличенными интервалами. Просьба сохранять спокойствие». Стандартная, ставшая уже привычной фраза, которую можно услышать в московском метро едва ли не каждый день. Однако только теперь я понял, каким смыслом могут быть наполнены эти банальные слова! Какая трагедия скрыта порой за ними! Как знать, может быть, люди умирают на рельсах московской подземки ежедневно? Или, скажем, каждые три часа?

Когда я спустился на платформу, ничего не напоминало о страшном происшествии, если не считать небольшой розоватой лужицы на путях, между рельсами — бледный, едва заметный след недавней трагедии. Случайных свидетелей самоубийства сменили другие, пребывающие в счастливом неведении, пассажиры. Но я-то знал!.. И это знание невольно приобщало меня к избранному кругу посвящённых. Я чувствовал, всем нутром своим ощущал дух смерти, который всё ещё витал над этим меченым дьяволом местом.

Сумбур в голове сохранялся до самого вечера, однако никакого особенного дискомфорта я не испытывал. В конце концов, люди на земле умирают ежесекундно. Что ж, таковы правила игры, не следует делать из этого трагедию, тем более что сегодняшний эпизод лично меня никак не коснулся: сумасброд, бросившийся под колёса поезда, был мне совершенно чужим. Какое мне до него дело?

* * *

Реакция на случившееся проявилась только на следующий день. Как обычно, утром я собрался на работу. Благополучно добрался до метро и нырнул в подземный переход. Поначалу всё шло как по маслу; включившись в привычный ежедневный ритм, я мчался сквозь плотный людской поток и ничего вокруг не замечал. Проблемы начались, когда я спустился на платформу. В голове вдруг ярко вспыхнула картина вчерашнего самоубийства. Невидимая стена возникла на моём пути, когда я попытался протолкаться к краю платформы.

Страх… Да, это был страх, самый настоящий, животный, иррациональный страх. Платформа, круто обрывавшаяся вниз, стрела блестящих холодных рельсов, мрачная дыра тоннеля, таившая в себе вот-вот готового вырваться на волю беспощадного стального зверя, не ведающего ни жалости, ни сострадания, — всё это вызывало у меня острое ощущение близкой смертельной опасности. Настолько острое, что я в панике шарахнулся от края назад, в зону относительной безопасности, едва не сбив с ног сонного, до хруста в скулах зевающего типа. «Сдурел, что ли?» — обиженно проблеял тот. Но тут подошёл поезд, двери с шипением раздвинулись, и толпа, увлекая за собой сонного типа, ринулась штурмовать свободные сидения. Обычно я влетал в вагон в числе первых, так как владел этим видом единоборства в совершенстве — редкие дни я не находил для себя свободного места. Ехать мне далеко, и перспектива трястись более получаса в потной, разящей перегаром толпе меня не прельщала. Однако сегодня всё было иначе. Меня оттеснили назад, и я едва успел, в последний момент, просочиться сквозь уже начавшие закрываться двери. Ясное дело, на сидячее место рассчитывать не приходилось: вагон был набит битком.