Страх - [2]

— Убирайся вон! И что б духу твоего тут не было!

Фраза была сверх всякой меры пошлой, заимствована ею либо из уличного фольклора, либо одного из любовных женских романов, которые она без видимого успеха (вероятно, мои писательские лавры не давали ей покоя) писала, но, по существу, верной. Эту милую квартирку со всей обстановкой, где я провел два нехудших года своей жизни, подарил Марине на свадьбу её денежный папа. Поэтому, предъявлять на неё права у меня не было ни малейших оснований. Мне же, нихиль хабэнти нихиль дээест (ничего не имеющему нечего терять), теперь предстояло расстаться с бытовыми удобствами с некоторым сожалением, но и с гордо поднятой головой. Омниа мэа мэкум порто (все свое ношу с собой). Вот именно. И я безропотно стал собирать свои вещички. Но моя покорность отчего-то ей очень не понравилась.

— Ты почему молчишь?! — закричала она. Лицо у неё было лицом рязъяренной мегеры, а в глазах — сплошной вавилон.

— Кум тацент, клямант (их молчание подобно крику), — смиренно ответил.

— Шут!! Фарисей! Дура-ак! Боже, как же я от тебя устала! — Марина, обессилив от эмоций, медленно опустилась на диван и заплакала.

— Успокойся, дорогая, теперь ты будешь отдыхать всю оставшуюся жизнь. Это я тебе гарантирую, — попробовал я её утешить, но вызвал лишь новый всплеск возмущения своей скромной порсоной. Глаза её мгновенно высохли и засверкали металлическим блеском, будто булат наемного убийцы.

— Ха-ха-ха! — издевательски рассмеялась Марина. — Он, видите ли, гарантирует! Пошел бы ты куда подальше со своими гарантиями! Клоун!

— Оскорбления — не есть лучший довод в споре интеллектов, — заметил я, с трудом застегивая замок чемодана.

— А мне плевать! Я говорю, что думаю.

— То-то и печально, — вздохнул я.

— Что ты этим хочешь сказать?! — угрожающе проговорила Марина и даже привстала с дивана, давая понять, что уже вполне созрела для рукопашной схватки.

— Ничего особенного. Просто, я бы тебе посоветовал побольше молчать.

— Ну и сволочь же ты, Говоров! — вскричала моя, надеюсь, бывшая супруга, вскочила с дивана и сделала ко мне три огромных прыжка, но пустить в ход последний аргумент в споре депутатов Думы, не решилась. Стояла, мерила меня взглядом горгоны, пытаясь, очевидно, превратить в каменное изваяние. Но видя всю тщетность этих попыток, голосом актрисы, озвучивавшей старуху Шапокляк, проговорила: — Ты почему издеваешься, Говоров?! Считаешь себя умнее других, да?

Вот так всегда. Марина совершенно разучилась понимать юмор. Каждую мою шутку воспринимает не иначе, как посягательство на женский суверенитет. Все кончается этой вот фразой, после которой всякое общение с ней теряет смысл.

— Извини, Марина, но у тебя сегодня вероятно диэс инфаустус (несчастливый день), а твои глазные линзы работают по принципу кривых зеркал — воспринимают окружающий мир в сильно искаженном виде.

— Как смешно! — презрительно фыркнула она.

Я взял в руку чемодан, перекинул через плечо дорожную сумку и направился к двери. У порога остановился, оглянулся. Марина стояла, скрестив на груди руки с видом оскорбленной добродетели. «Что ей от меня было нужно?» — спросил я себя, но не смог ответить на этот вопрос.

— Прощай, дорогая, но финэм рэспице (не забывай о конце), — сказал и покинул квартиру.

— Скатертью дорога, паяц! — донеслось до меня последнее «напутствие» Марины.

Может быть кого-то интересует, что послужило причиной нашего разрыва? Причины, как таковой, не было вообще. Просто в последнее время мы с Мариной совсем перестали понимать друг друга. Впрочем, оглянувшись назад, я не могу с полной уверенностью сказать, что такое понимание у нас когда-нибудь было вообще. Увы, увы! Просто прежде я был хомо беспечным, шлепал по жизни веселыми ногами, а в голове вспыхивали сплошные фейерверки. Такой я больше устраивал Марину. Она могла снисходительно ко мне относиться и унижать (причем, заслуженно) при каждом удобном случае, демонстрируя отменные моральные качества и высокие принципы. Есть люди, для которых это становится панацеей, смыслом жизни. Марина — из таких. В первый раз она ушла от меня налегке именно поэтому — знай мол наших! Во второй нашей попытке — склеить то, не зная что, мы с ней как бы поменялись ролями. Меня дернуло за язык поделиться с ней своими мыслями о сути бытия и прочем, что как-то объясняет наш приход в этот мир, как и уход из него, опосредует опыт наших предшественников. В эти два года я много над этим думал и, смею заверить, пришел в довольно оригинальным выводам. Однако, после того, как я поделился всем этим с Мариной, наша жизнь превратилась в пытку средневековой инквизиции. Любое мое слово вызывало в ней глухой протест, а замечание — взрыв эмоций с непредсказуемыми последствиями.

А сегодня… Сегодня я просто задержался на работе. Только и всего. Но Марину, естественно, такое объяснение никак не могло устроить. Ей нужна была эмоциональная разрядка, и она её нашла, обвинив меня во всех смертных грехах, начиная от «вопиющей невнимательности» к собственной жене, попрании её прав и свобод, и кончая — очередной «изменой» с очередной пассией, длинноногой и востроглазой. По её твердому убеждению, я едва ли не содержал подпольный гарем юных жриц любви со спелыми грудями и всем прочем. Марина хотела оправданий. Я же терпеть не могу оправдываться, особенно тогда, когда оправдываться не в чем. В конце-концов она указала мне на дверь. Все остальное читатели уже знают. Короче, «все это было бы смешно, когда бы не было так грустно». Однако, печальный опыт — тоже опыт, и не следует им пренебрегать. Вот именно. Теперь в объятия Гименея я просто так не дамся. Для этого нужны очень веские побудительные мотивы. Диэс диэм доцент (следующий день является учеником предыдущего). Или. по-русски говоря — «на ошибках учимся». Может быть, там, в будущем, мне больше повезет в брачно-семейных отношениях. Кто знает, кто знает.