Страх и трепет. Токийская невеста - [42]
Я старалась тем не менее скрыть улыбку, чтобы не обидеть Ринри: отсутствие в любви чувства юмора общеизвестно. Думаю, он понимал, что мое отношение к нему – это кои, а не аи, иногда мне даже бывало жаль, что я не могу использовать такое красивое слово. Но его это не огорчало – скорее всего, потому, что в нем жил первооткрыватель: он наверняка понял, что он мой первый коибито. Точно так же, как я была его первой любовью. Хотя я уже много раз сгорала дотла, никто еще никогда не приходился мне по вкусу.
Между кои и аи разница не в силе эмоций, между ними несовместимость основополагающая. Можно ли влюбиться в человека, к которому испытываешь симпатию? Исключено. Мы влюбляемся в тех, кого ненавидим, кто для нас смертельно опасен. Шопенгауэр видит в любви уловку инстинкта размножения – не могу передать, как отвратительна мне эта теория. Я вижу в любви уловку инстинкта не убивать: когда я испытываю острую потребность убить кого-то, срабатывает некий таинственный механизм – иммунная система? тяга к невинности? страх попасть за решетку? – запускающий во мне процесс кристаллизации.[20] Только благодаря этому на моем счету, насколько мне известно, еще нет ни одного трупа.
Убить Ринри? Что за дикая мысль! Убить такого милого человека, вызывающего у меня лишь теплые, светлые чувства! Собственно, я его и не убила – вот самое веское доказательство того, что это было совершенно не нужно.
Редкий случай, чтобы я написала историю, где никто не хочет никого убить. Наверно, потому, что это история кои.
Стряпней у нас занимался Ринри. Готовил он плохо, но, как и все население земного шара, лучше, чем я. Совсем не использовать роскошный кухонный комбайн Кристины было бы жаль. Поэтому он использовался для сомнительных блюд из пасты, которые Ринри именовал «карбонара», – его вклад в усовершенствование классического варианта состоял в щедром добавлении всех видов жировой продукции, какие имелись в 1989 году на этой планете. Японцы, как известно, любят легкую пищу. Поэтому я и тут не исключаю, что послужила предлогом для культурного бунта.
Не решаясь сказать, что это несъедобно, я заговорила о своей страсти к суши. Он покривился.
– Ты их не любишь? – спросила я.
– Люблю, – вежливо ответил он.
– Их трудно готовить.
– Да.
– Можно купить готовые.
– Тебе правда хочется?
– Зачем ты сказал, что любишь, если на самом деле не любишь?
– Люблю. Но когда я это ем, мне кажется, что я сижу за семейным обедом вместе с дедушкой и бабушкой.
Серьезный аргумент.
– К тому же они без конца твердят, что это очень полезно. Надоело, – добавил он.
– Понимаю. И сразу хочется чего-нибудь вредного, вроде карбонары.
– Это вредно?
– В твоем исполнении – наверняка.
– Потому и вкусно.
Теперь стало еще труднее уговорить его приготовить что-то другое.
– А может, опять сделать фондю? – предложил он.
– Нет.
– Тебе не понравилось?
– Понравилось, но это совершенно особое воспоминание. Попытка повторить может вызвать разочарование.
Уф! Нашла вежливую отмазку.
– А окономияки, которые мы ели у твоих друзей?
– Да, без проблем.
Спасена! Это стало нашим главным блюдом. Холодильник был постоянно забит креветками, яйцами, капустой и имбирем. На столе всегда стоял пакет соуса.
– Где ты покупаешь этот дивный соус? – спросила я.
– У меня есть запас. Родители привезли из Хиросимы.
– Значит, когда он кончится, придется туда поехать.
– Я ни разу в жизни там не был.
– Отлично. Ты ничего не видел в Хиросиме.
– Почему ты так говоришь?
Я объяснила, что пародирую классику французского кино.[21]
– Я не видел этого фильма.
– Ты можешь прочесть книжку.
– В чем там сюжет?
– Лучше я не буду тебе ничего рассказывать, прочти сам.
Когда мы бывали вместе, мы безвылазно сидели дома. Срок возвращения Кристины стремительно приближался. Мы с ужасом думали о том, что придется покинуть эту квартиру, сыгравшую такую роль в нашей истории.
– Давай забаррикадируемся и не пустим ее, – предложила я.
– Ты сможешь? – спросил он с испугом.
Мне понравилось, что он считает меня способной на такие дурные поступки.
Мы проводили бездну времени в ванной. Ванна напоминала чрево огромного кита, пускающего фонтаны внутрь.
Ринри из почтения к традициям, прежде чем влезть в ванну, тщательно мылся под краном: нельзя же загрязнить воду многоуважаемой ванны. Мне трудно было смириться с обычаем, казавшимся мне столь нелепым: все равно что класть в посудомоечную машину чистые тарелки.
Я изложила ему свою точку зрения.
– Наверно, ты права, – сказал он, – но я не могу ничего с собой поделать. Осквернить ванну выше моих сил.
– А кощунствовать по поводу японской кухни ты можешь преспокойно.
– Да, могу преспокойно.
Я его понимала. Бастионы консерватизма у каждого свои, это непостижимо на уровне рассудка.
Иногда мне чудилось, что ванна-кит шевелится и увлекает нас в морскую пучину.
– Ты знаешь историю про Иону?
