Страх и нищета в Третьей империи - [15]

Муж. Что это ты читаешь? (Вырывает у него газету из рук.)

Мальчик. Наш группенфюрер сказал нам - можете читать все, что пишут в этой газете.

Муж. Группенфюрер мне не указ. Что тебе можно и чего тебе нельзя читать, решаю я.

Жена. Вот десять пфеннигов, Клаус Генрих, поди купи себе что-нибудь.

Мальчик. Да ведь дождь идет. (Нерешительно подходит к окну.)

Муж. Если они не перестанут печатать отчеты о процессах священников, я вообще откажусь от подписки на эту газету.

Жена. А на какую ты подпишешься? Ведь это печатают во всех.

Муж. Если такие мерзости печатаются во всех газетах, то я не стану читать ни одной. И от этого я буду знать не меньше, чем сейчас, что делается на свете.

Жена. Собственно, не так плохо, что они наводят чистоту.

Муж. Все это только политика.

Жена. Во всяком случае, нас это не касается. Мы ведь протестанты.

Муж. Но народу не все равно, если при мысли о ризнице ему мерещатся всякие гадости.

Жена. Ну а что же им делать, если такие вещи действительно происходят?

Муж. Что им делать? Не мешало бы им хоть раз на себя оборотиться. У них в Коричневом доме будто бы вполне чисто.

Жена. Но ведь эти процессы доказывают оздоровление нашего народа, Карл!

Муж. Оздоровление! Хорошенькое оздоровление! Если это называется здоровьем, то я предпочитаю болезнь.

Жена. Ты сегодня все время нервничаешь. Что-нибудь случилось в школе?

Муж. Что могло случиться в школе? И, пожалуйста, не тверди постоянно, что я нервничаю, именно от этого я и начинаю нервничать.

Жена. Почему мы вечно спорим, Карл? Прежде...

Муж. Этого только я и ждал! "Прежде"! Ни прежде, ни теперь я не желал и не желаю, чтобы кто-нибудь отравлял воображение моего сына.

Жена. Кстати, где он?

Муж. Откуда мне знать?

Жена. Ты видел, как он ушел?

Муж. Нет.

Жена. Не понимаю, куда он мог деться. (Зовет.) Клаус Генрих!.. (Выбегает из комнаты. Слышно, как она зовет сына. Через некоторое время она возвращается.) Он действительно ушел!

Муж. Почему бы ему и не уйти?

Жена. Дождь льет как из ведра!

Муж. Незачем так волноваться, если мальчику захотелось выйти из дому.

Жена. Что мы, собственно, говорили?

Муж. Какое это имеет к нему отношение?

Жена. Ты так несдержан последнее время. -Муж. Во-первых, это вовсе не так, а во-вторых, если бы даже я действительно был несдержан последнее время, то какое это имеет отношение к тому, что мальчика нет дома?

Жена. Но ведь они всегда прислушиваются.

Муж. Ну и?..

Жена. "Ну и..." Что, если он начнет болтать? Ты ведь знаешь, что им вколачивают в голову в Гитлерюгенд. От них же прямо требуют, чтобы они доносили обо всем. Странно, что он так тихонько ушел.

Муж. Глупости.

Жена. Ты не заметил, когда он ушел?

Муж. Он довольно долго стоял у окна.

Жена. Хотела бы я знать, что он успел услышать.

Муж. Но ведь ему известно, что бывает, когда на кого-нибудь донесут.

Жена. А тот мальчик, о котором рассказывал Шмульке? Его отец до сих пор в концлагере. Если бы мы хоть знали, до каких пор он оставался тут в комнате.

Муж. Все это совершеннейший вздор! (Пробегает по другим комнатам и зовет мальчика.)

Жена. Странно, что он, не сказав ни слова, просто взял и ушел. Это на него не похоже.

Муж. Может быть, он пошел к товарищу?

Жена. Тогда он у Муммерманов. Я сейчас позвоню туда. (Снимает телефонную трубку.)

Муж. Уверен, что это ложная тревога.

Жена (у телефона). Говорит фрау Фурке. Добрый день, фрау Муммерман. Скажите, Клаус Генрих у вас?.. Нет?.. Не понимаю, куда он пропал.... Вы не знаете, фрау Муммерман, комитет Гитлерюгенд открыт по воскресеньям?.. Да?.. Большое спасибо, я сейчас позвоню туда. (Вешает трубку.)

Оба некоторое время сидят молча.

Муж. Что он, собственно, мог слышать?

Жена. Ты говорил про газету, И про Коричневый дом - что было уже совершенно лишнее. Ты ведь знаешь, какой он истинный немец.

Муж. А что я такого сказал про Коричневый дом?

Жена. Неужели ты не помнишь? Что там не все чисто.

Муж. Но это ведь нельзя истолковать как враждебный выпад. Не все чисто, или, как я сказал в более мягкой форме, не все вполне чисто - что уже составляет разницу, и притом довольно существенную, - это скорее шутливое замечание в народном духе, так сказать, в стиле обыденной разговорной речи, которое всего лишь означает, что, вероятно, даже там кое-что не всегда обстоит так, как хотелось бы фюреру. И я намеренно подчеркнул этот оттенок вероятности, сказав, как я отлично помню, что даже и там тоже - "как будто" не все вполне - заметь, именно - "не вполне" чисто. Как будто! А не наверно! Я не могу сказать, что то или иное там нечисто, для этого у меня нет никаких данных. Не бывает людей без недостатков. Только это я и хотел сказать, да и то в самой смягченной форме. Сам фюрер выступал однажды с гораздо более резкой критикой по этому поводу.

Жена. Я тебя не понимаю. Со мной тебе незачем так разговаривать.

Муж. Ну знаешь, как сказать. Мне ведь совершенно неизвестно, где и с кем ты болтаешь о том, что может иной раз вырваться сгоряча у себя дома. Разумеется, я далек от того, чтобы обвинять тебя в легкомысленном распространении слухов, порочащих твоего мужа, точно так же как я ни на минуту не допускаю, чтобы мой мальчик мог предпринять что-либо против своего отца. Но делать зло и отдавать себе в этом: отчет - вовсе не одно и то же.