Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы - [23]

22 мая, в среду, он позвонил ей, чтобы удостовериться, что их договоренность насчет ближайшего уик-энда остается в силе: планировалось, что он заедет к ней в Оксфорд. Но она отвечала уклончиво. Вначале она сказала, что ему незачем приезжать, потому что ей надо поработать, потом уверяла, что днем планирует кое-чем заняться в университете. Он убеждал ее все-таки исполнить договоренность, которую они заключили еще несколько недель назад. Наконец она уступила. «Она сделала это так неохотно. Я был весьма уязвлен тем, что она могла предпочесть какое-то жалкое студенческое задание встрече со мной, – писал он. – Просто удивительное безразличие к чувствам другого человека – хотя вы делаете вид, что относитесь к нему с симпатией»[167].

Впрочем, этот уик-энд начался на оптимистической ноте. Субботним утром Колвилл поехал в Оксфорд на машине. Стояла замечательная весенняя погода, воздух был пронизан солнечным светом. Но к его приезду небо затянуло облаками. После ланча в пабе они с Гэй поехали в Клифтон-Хэмпден, деревню чуть южнее Оксфорда, на берегу Темзы. Там они некоторое время валялись на траве и беседовали. Гэй была подавлена из-за войны и тех ужасов, которые та сулила. «Тем не менее мы неплохо провели время, – пишет Колвилл, – и мне для счастья было достаточно просто быть рядом с ней».

На другой день они вместе бродили по территории колледжа Святой Магдалины и некоторое время посидели, беседуя, но беседа как-то не задалась. Потом они поднялись в ее комнату. Ничего особенного там не произошло – она уселась заниматься французским, а он вздремнул. Позже они заспорили о политике. Гэй с недавних пор объявила себя социалисткой. Они гуляли по берегу Темзы (в границах Оксфорда она именуется Изидой), с ее бесчисленными плоскодонками и раскрашенными баржами. Ближе к вечеру они забрели в расположившийся на самом берегу реки паб XVII века «Траут-Инн» (или попросту «Траут» [ «Форель»]). Вышло солнце, и погода вдруг стала «великолепной», пишет Колвилл: объявилось «голубое небо и как раз такое количество облаков, чтобы заходящее солнце смотрелось эффектнее»[168].

Они обедали за столиком с видом на водопад, старый мост и край леса. Потом они пошли по пешеходной дорожке вдоль реки. Неподалеку играли дети. Перекликались чибисы. «Нет и не было лучшего пейзажа, среди которого можно ощущать себя счастливым, – пишет Колвилл. – Никогда не испытывал большей безмятежности и умиротворения».

Гэй чувствовала то же самое. Она сказала Колвиллу, что «счастья можно достичь, лишь если живешь настоящим мгновением».

Эта фраза казалась многообещающей. Но когда они вернулись в ее комнату, Гэй еще раз повторила свое решение: они с Колвиллом никогда не поженятся. Он пообещал подождать – на случай, если она передумает. «Она настаивала, чтобы я отказался от своих чувств, – пишет он, – но я сказал ей, что главное стремление всей моей жизни – чтобы она стала моей женой. И что я не могу перестать вздыхать об этой недостижимой луне, потому что эта луна значит для меня все».

Ночь с субботы на воскресенье он провел на диване в принадлежащем семье его неввестки Джоан домике, расположенном на территории одного из близлежащих поместий.

В то же воскресенье, 26 мая, около семи часов вечера, Черчилль распорядился начать операцию «Динамо» – эвакуацию Британских экспедиционных сил с побережья Франции.

Между тем в Берлине Гитлер приказал своим танковым колоннам возобновить наступление на БЭС, которые теперь сосредоточились в портовом городе Дюнкерке. Правда, его войска двигались менее решительно, чем ожидалось: они рады были предоставить геринговским бомбардировщикам и истребителям возможность завершить выполнение этой задачи.

Но Геринг неадекватно воспринимал события, разворачивающиеся у побережья Дюнкерка, где готовились к эвакуации британские солдаты (которых немцы называли «томми»).

– Через пролив переправляются лишь несколько рыбацких шхун, – заметил он 27 мая, в понедельник. – Надеюсь, эти томми умеют плавать[169].

Глава 8 Первые бомбы

Мир затаив дыхание следил за этой операцией. Король каждый день отмечал количество бойцов, которым удалось спастись. Британское министерство иностранных дел ежедневно направляло Рузвельту подробные сведения о ходе эвакуации. Поначалу Адмиралтейство ожидало, что на британский берег смогут благополучно переправиться самое большее 45 000 человек. Сам Черчилль считал, что максимум – 50 000. Но реальное количество переправившихся в первый день (всего 7700 человек) вроде бы показывало, что обе оценки чересчур оптимистичны. Второй день (28 мая, вторник) оказался более удачным: эвакуировалось 17 800 человек. Но это все равно было значительно меньше тех масштабов эвакуации, которые требовались Британии для того, чтобы воссоздать полноценные боевые части. Однако Черчилль не опускал рук. Более того, казалось даже, что он полон энтузиазма. Впрочем, он понимал, что другие не разделяют его оптимизм: так, во вторник один из членов военного кабинета заявил, что перспективы БЭС выглядят «мрачнее, чем когда-либо».

Черчилль отлично осознавал, что уверенность и бесстрашие лучше всего передаются личным примером, поэтому он издал распоряжение о том, чтобы все министры демонстрировали силу духа и позитивный настрой: «В эти тяжелые дни премьер-министр будет весьма признателен своим коллегам в правительстве, а также ответственным должностным лицам за поддержание высокого морального состояния лиц, их окружающих, не преуменьшая серьезности событий, но выказывая уверенность в нашей способности и непреклонной решимости продолжать войну до тех пор, пока мы не сокрушим волю врага, желающего стать господином всей Европы»