Страх и его слуга - [67]

Потом я поднял с земли рыжий парик и протянул его графу-блондину, который с этого момент таковым быть перестал. Светлый парик я надел на голову рыжего графа, который уже мертвым изменил личность. Потом сказал рыжему, чтобы он отправлялся назад, в лачугу, а я один постою на часах. И пообещал себе, что в ближайшие дни при первой же возможности устраню его.

2.

Это был не настоящий вход, а обрушение в стене бокового ответвления, которое позже присоединялось к основному руслу водопровода. А так как отверстие было довольно велико, туда проникало достаточно света, чтобы мы смогли рассмотреть, как выглядит канал. Потом, когда над нашими головам сомкнется полукруглый кирпичный свод, мы ничего не увидим. Воцарится тьма, и придется идти на ощупь.

Но сейчас мы увидели следующее: канал проходил под сводом, соединяющим стены из красного римского кирпича, оштукатуренного и побеленного. Под ногами, по середине этого тоннеля, тянулось углубление, а в нем труба квадратного сечения, по которой текла вода. Мне казалось, что здесь, давая нам проход, приоткрылся рот какого-то огромного существа. Мы через красную пещеру, полную белых зубов, шли по длинному узкому языку, ведущему к центру. Иногда то язык ударял нами по нёбу, производя твердые звуки, то сквозняк производил на свет гласные, по штукатурке шуршали шипящие, из трещин мурлыкало мммммммм и нннннннн. А мы продвигались к центру, туда, откуда долетали звуки, туда, где заканчивалось течение. Язык вел нас в город.

Было влажно и скользко. Идти приходилось согнувшись, а вскоре мы убедились, что в некоторых местах легче продвигаться ползком, чем шагать. Но далеко не уползешь.

Долго ли продолжалось наше пребывание там? Долго. Когда ползешь во тьме, время словно исчезает. Остается воспоминание, что оно существовало до того, как ты вошел сюда. После этого все — один час, одна неделя, один год — едино, время осталось где-то в прошлом, там сменялись день и ночь, была суббота, был обед, был маскарад, были события, следовавшие одно за другим.

Я ползла первой, с начала и до конца пути, ведь я первой вошла в тоннель, а поменяться местами в той тесноте было бы очень трудно. За мной был Новак, потом рыжеволосый граф, последним фон Хаусбург.

Ничего особенного не происходило, мы то шли, то ползли, то снова распрямлялись, когда позволяла высота свода, то падали на колени… спина болела неимоверно.

Паломники мне как-то рассказывали, что в Вифлееме есть церковь Рождества Христова. Говорят, что византийская императрица Елена приказала сделать ее входные двери очень высокими. Напавшие на Вифлеем персы через высокие двери въехали в церковь верхом. Но, в отличие от других христианских святынь, не разграбили ее, потому что над входом была фреска, изображавшая трех мудрецов в персидских одеждах. Они их узнали и не захотели уничтожать самих себя. Когда во время крестовых походов туда вернулись христиане, они переделали дверь, сделав ее такой низкой, что теперь верхом туда было не въехать. Позже это не помешало туркам ворваться в церковь, размахивая ятаганами. Но мать есть у каждого, и каждый радуется рождению ребенка. И турки оставили церковь Богоматери. А дверь переделали, она стала еще меньше. Вот и канал мне казался длинным проходом, дверью, ведущей в церковь. И хотим мы того или нет, нам приходится склониться. И на протяжении всего пути быть смиренными.

А что думаете об этом вы, родственник? Требуется ли от нас смирение?

Ах да, вопросы задаете вы, я только отвечаю.

Но если я что-то и спрашиваю, то это тоже ответ на ваш вопрос.

Продолжим. Мы продвигались вперед без особых трудностей. Да, телам нашим было нелегко, но разума это не обременяло, мы ни о чем не задумывались, по крайней мере я, да и о чем тут задумываться, когда в любой момент можно удариться головой о стену, поскользнуться и сломать руку или ногу. Не знаю, сколько времени прошло до того момента, когда мы в первый раз столкнулись с необходимостью принять решение.

Канал разветвлялся, я нащупала три новых русла. Новак объяснил причину: главное русло продолжалось в сторону города, а ответвления доставляли воду в близлежащие села. Он сказал, что, даже если мы пойдем не туда, это не страшно, все равно выберемся наружу и увидим, где находимся. Если ошиблись, вернемся к разветвлению и попытаем счастья в другом направлении.

— У тебя все просто, — выкрикнул фон Хаусбург, и его голос откликнулся эхом, — потому что ты болван, тебе даже в голову не приходит, что это может быть лишь первый из многих возможных перекрестков, дорога будет усложняться, наши решения будут все более чреваты ошибками, любая из которых может вывести не в город, а в чистое поле, или того хуже, во вражеское село, кишащее вампирами, и кто его знает, может, уже наступила ночь.

— Но здесь только три возможности, — настаивал Новак.

— И тысяча комбинаций решений, из которых девятьсот девяносто девять уведут нас в ненужном направлении. И только одна…

— Но такова жизнь, — сказал вдруг рыжеволосый, и все на некоторое время замолчали.

За воротник мне постоянно капала вода, особенно невыносимо это было, когда мы останавливались. Мне хотелось, чтобы мы скорее пошли, пошли куда угодно, только бы не стоять на месте.