Страда и праздник - [19]

— Это Руднев сказал? Сам?

— Ага. Может, это и его самого идея, эсер он матерый.

Булак смотрел на Подбельского, ожидая, что тот со всей серьезностью воспримет сказанное и даст совет. Как-то, во всяком случае, подключится к его заботам. А комиссар — странно — опять смеется. И с обидой, так, немножко, Булак спросил, отчего ему весело, а в ответ услышал:

— Я сейчас вспомнил, как пришел вас освобождать из-под ареста. Все вы арестованные мне ужасно враждебными показались, я думал, что, освобождая вас, хоть этим чуть-чуть привлеку на свою сторону. А оказывается, на диване-то сидели вы, наш человек.

— Это все солдаты из караула, — сказал Булак и смущенно покраснел. — Решили телеграф остановить, а пока в ВРК, как быть дальше, не выяснили — и всех на почтамте под замок. Такие революционные! Один громче всех шумел, Цыганов: «Чтоб никаких колебаний!»

Сказанное как бы в шутку сблизило их, теперь было легче продолжать о серьезном. Булак подробно изложил положение на почтамте, и что говорил Руднев, и что он сам мог подумать как давний уже член «узелка» и участник второго, июльского потельсъезда.

Подбельский слушал внимательно, откинув назад голову, сложив руки на груди, и Булак позже, часто встречаясь с ним, заметил, что это любимая его поза. И вот так, не размыкая рук, чуть покачиваясь, задавал вопросы: кто еще в большевистском активе на почтамте, крепко ли спаяны? Булак назвал нескольких, а Подбельский гнул свое дальше: сколько вообще народу может поддержать большевиков? Ну, почтамт — махина, особенно если считать вместе с городскими отделениями. Человек двести, рассуждал Булак. А Подбельский: мало, надо еще столько добавить. И так уверенно сказал, будто уже с каждым разговаривал. Булак спросил, где же это наберем, столько сейчас и на службу не выходит, а Подбельский опять уверенно: почтамт только начнет, а за ним телеграф, телефон, отделения по всему городу. «Черт! — ругнулся про себя Булак. — Мне бы его уверенность». Впрочем, она уже появлялась, он чувствовал, как бы переливалась от этого человека, сидящего на подоконнике.

Булак должен непременно ехать на этот самый Нижегородский съезд — первое, что объявил Подбельский в своих решениях; большевистской фракции большой не набрать, но… посмотрим. Второе — это непременно, и чем скорее, тем лучше — собрать всех почтово-телеграфных работников города, сочувствующих революции, и собрать где-нибудь в удобном для всех месте; подумал и добавил: ну вот хотя бы в кинематографическом театре «Форум», и он сам, комиссар, позаботится о том, чтобы появилось объявление в «Социал-демократе». Читают почтовики газету? Очень хорошо. Какого числа? Десятое подходит? И продолжать эти собрания, пока они не вырастут в настоящую силу, но знать, что времени мало, потому что следует принять представительную резолюцию против Нижегородского съезда, его созыва. А если он и состоится, то большевистской фракции с такой резолюцией будет на съезде легче.

Булак, слушая, запоминал и все думал: говорит как по писаному, словно уже все в натуре произошло, состоялось. А ну как иначе пойдет?

2

Комнат было две, окнами они выходили на площадь; сквозь давно не мытые стекла виднелась высокая колокольня церкви Трех святителей, что в начале Мясницкой, а наискосок, через булыжное пространство, — бесполезная арка Красных ворот, увенчанная распростершим крылья орлом, с розовой штукатуркой в потеках, не просыхающей от осенних дождей. В доме помещался Институт благородных девиц, но теперь девицы и их воспитатели куда-то разбежались, а может, потеснились в глубь здания, в задние дортуары и классные. Помещения одно за другим реквизировали учреждения, вот и эти две комнаты Комитет почтово-телеграфных служащих-большевиков Московского узла получил тоже по реквизиции, через Подбельского, он же помог достать и «ундервуд», а главное, ротатор, что все комитетчики признали делом особенно трудным и тем подтверждающим особое внимание комиссара к новорожденному комитету.

Работали комитетчики больше ночами, поскольку от основных обязанностей никто освободиться не мог, да и трудно было подгадывать общий сбор — из разных мест люди. В этот день выходило, однако, по-другому. Обещали явиться пораньше техник Бушков с загородной телефонной и представитель почтово-телеграфного округа Маслов; Яснецов, тоже из округа, отправился по особому поручению и должен был прийти потом, доложить. Только у одного, Рубцова, получился отгул за ночное дежурство на почтамте — он и отпер дверь ключом, некоторое время стоял у окна, решая, чем заняться, потом подошел к столу, начал ворошить корреспонденцию.

Почту носили исправно, с особым даже прилежанием, как своим, и было удивительно, как быстро эта почта пошла — вроде сама собой, по адресу, непонятно как узнанному, может, ее просто пересылали в комитет из-за отсутствия другого получателя. А сами рассылали воззвания и подписывались витиевато: «Почтово-телеграфные служащие Московского узла, добивающиеся спасения Потельсоюза от гибельных забастовок». Воззвания отстукивали на «ундервуде», размножали на ротаторе. Рубцов, рассовывая желтые, чуть навощенные листки по конвертам, посмеивался: «Вот Булак не знает, какая у него поддержка! Давай направим и ему, в Нижний, для сведения». Бушков торопил: «Ладно шутить!» — и выискивал в почтовом справочнике новый адрес.