Сторож брату своему - [119]

— Аш-Шарийа нужен халиф, способный противостоять тени с запада, — твердо проговорила Мараджил.

Под черным покрывалом ее глаза казались еще огромнее: высокие, вразлет, тонкие брови делали парсиянку похожей на настороженную птицу. Подслеповато мигавшая на высоком поставце лампа заливала безжалостным светом лицо сестрички: морщин прибавилось. Да и тени под глазами залегли глубокие и синюшные. Давние тени, от долгой бессонницы.

О том, что видит Мараджил на ее лице — набрякшие подглазья, двойной (или тройной уже?) подбородок, старческая одутловатость щек — Зубейде не хотелось и думать. Она ненавидела, когда свет падал сверху. У нее в комнатах лампы и свечи располагались на полу и на низких столиках, а не на этих шестках с железными кольцами-подставками.

Однако, к делу.

— Нерегиль не признал твоего сына халифом, — усмехнулась Зубейда.

— Аль-Амину от этого не будет никакого проку, — улыбнулась в ответ Мараджил. — Страж заперт в Одинокой башне цитадели Мейнха, и его хорошо охраняют. К нему никого не подпустят. Мухаммаду не стоило отдавать приказ о его заточении — теперь его будет слишком сложно отменить…

Это было чистой правдой. Вытянутый четырехугольник Одинокой башни, зависшей над отвесным утесом Сафры, словно летел над пропастью и странными, похожими на пузырящееся тесто скалами. В Одинокую попадали по узкому гребню стены, идущей вдоль края обрыва. Стражу несли три караульных поста. Первый — у выхода на продуваемую страшным ветром дорожку между зубцами. Второй — у входа в саму башню. Третий — у решетки, перегораживающей узкую спиральную лестницу, ведущую наверх — к запертой комнате, в которой держали нерегиля. Говорили, что за дверью в тот покой есть еще одна решетка — тоже запертая. Ключ от двери носил при себе лекарь госпожи Мараджил, Садун ибн Айяш. Ключ от решетки хранился у аль-Мамуна. Доступ в комнату нерегиля был только у почтенного Садуна. Впрочем, доступ — сильно сказано. Зубейде передавали, что нерегиль мечется, как тигр в клетке, и харранцу приходится оставлять еду на полу, на расстоянии вытянутой руки от толстых стальных прутьев. Самийа привезли в Мейнх ночью, с замотанной в плотную накидку головой, и его никто не смог толком разглядеть. Но сходить посмотреть на запертое чудовище, как это было в Харате, ни у кого не находилось желания. Дело было не в тройном кольце охраны и не в ключе Садуна — серебро, как и вода, всегда найдет себе русло и протечет к нужному человеку, открывая любые двери для своего обладателя. Нерегиль метался по крохотной комнате — а в воздух взмывали и от стен отщелкивались те редкие предметы обстановки, что выдерживали его присутствие. Это походило на то, как если бы в тесную клетку посадили здоровенную хищную птицу, и растопыренные перья бились и с шумом терлись об решетку. Аль-Мамун снял с самийа Ожерелье сумерек, и теперь нерегиль бесновался от невозможности выплеснуть ничем не стесненную страшную силу.

— Ну-ну, сестричка, ты себя недооцениваешь, — пробормотала Ситт-Зубейда. — Если бы не длинный язык Кабихи, в столице бы уже любовались твоей головой на пике. У вас очень неплохо получилось избавиться от самийа. А еще лучше у вас вышло оставить его в Харате, перебив посланную за ним стражу.

Мараджил лишь пожала плечами под обвисшими складками абайи. Зубейда задумчиво продолжила:

— Одного не понимаю, сестричка. Почему вы не послали за нерегилем сразу, как Али ибн Иса выступил с войском? Или еще раньше, когда Мухаммад объявил своего младенчика наследником? Раз клятвы нарушены, мой сын больше не халиф, Тарик был ваш по праву. Чего вы ждали? А если б Тахир оказался не столь удачлив? Потеряли бы войско…

— Трехтысячный отряд под командованием никому не известного мальчишки — не потеря, — усмехнулась Мараджил. — Задачей Тахира было предложить перемирие и напомнить о клятвах. И пасть жертвой в случае отказа их исполнить. Клятвопреступление — не росчерк на бумаге, матушка. Клятвопреступление — это кровь на песке. Али ибн Иса ее пролил. Тахир поскакал к нему под белым флагом, а тот рассмеялся и приказал взять Тахира живым за тысячу дирхам награды. Кстати, ибн аль-Хусайн очень обиделся: мол, за него назначили цену в два раза меньшую, чем за сносную певичку…

— Я знаю, — поморщилась Зубейда. — Этот ибн Иса всегда казался мне дураком.

— Но видишь, Тахиру на роду написано умереть в более зрелом возрасте, — продолжала улыбаться Мараджил. — Что же до твоего сына, матушка, то…

— Я знаю, — мрачно наклонила голову мать аль-Амина. — Это у вас тоже хорошо вышло: сговаривались вы, а клятвопреступником вышел он.

— А что бы ты сделала на моем месте? — вдруг вскинула подбородок парсиянка. — А, матушка? Смотри, Зубейда, разве я искала чего-либо для себя? Нет! Искала ли я для сына? Да, ведь я же мать! Но даже участь Абдаллаха не так страшила меня так, как то, что на нас надвинулось! Посмотри, посмотри на то, что встает на западе! Судьба, а не я, распорядилась, что твой Мухаммад оказался не на своем месте в неподходящее время…

— Не трать слов попусту, Мараджил, — отозвалась Зубейда.

Парсиянка отвернулась. В свете лампы видно было, как трепещут крылья носа. И наворачиваются на глаза слезы. Волнуется, волнуется сестричка…