Столп. Артамон Матвеев - [52]

Веселье угасло, лица бояр вытягивались. Иных душила рвота. И вот вырвало — одного, другого. Пыточная пустела.

   — Умерьтесь! — глухо приказал катам Артамон Сергеевич.

   — С чего бы это?! — поднял брови князь Юрий.

   — Его допросить нужно.

   — Ну-ну! — усмехнулся князь. — А по мне, чего допрашивать бешеную собаку...

   — Сто! — объявил подьячий.

Каты кинули кнуты в бадью с водой, отирали взмокшие от пота шеи.

Артамон Сергеевич чуть выступил вперёд, словно бы заслонил лежащего без звука вора.

   — Да он жив ли? — засомневался Долгорукий.

   — Я тебя, князь, переживу! — раздался вдруг голос.

   — Живёхонек сукин сын! Ну, Артамон Сергеевич, с Богом, прижги ты его, говоруна. За всех нас рассчитайся.

Бояре ушли.

Матвеев подозвал доктора:

   — Сделай что можешь. Я приду сюда после вечерни. Смотри, чтоб сидел, говорил... Лекарств жалеть не смей.

Из пыточной помчался в приказ. Прибыл гонец от гетмана Многогрешного. Демьян Игнатович благодарил великого государя и заступника малороссийского Артамона Сергеевича за хлопоты перед патриархом Константинополя: проклятие снято. Но вместо того чтоб порадовать царя добрым известием, выставлял своё очередное неудовольствие. Часть земель на реке Сож комиссары по устройству границы вернули Литве. Гетман считал эти земли исконно малороссийскими и никак не соглашался, чтоб граница переступала со стороны Литвы за реку.

Артамон Сергеевич с гонцом говорил ласково. Распорядился дать казаку хорошие кормовые, а сам про Стеньку Разина думал. И на службе в Благовещенском соборе молитвы на ум не шли. Всеми помыслами был уже в Пыточной башне: какой болью вырвать у Разина его казацкие тайны?

И вот сидели они наконец друг перед другом — человек царя и герой воли. Оба — воины, перетерпевшие долгие тяжкие походы, уцелевшие в сечах, служившие верой и правдой царю и земле Русской. Поглядели друг другу в глаза — умом померились. Не увидел Артамон Сергеевич в лице казака ни страха, ни тоски. Загорел, пока везли с Дона, но кожа на челе не потемнела, вызолотилась. В бороде, на висках ни единого седого волоса. Взгляд спокойный.

«Неужели ему себя не жалко?» — думал Артамон Сергеевич, а у самого между лопатками мурашки, как блохи, прыгали. Себя стыдясь, скосил глаза на стол, где лежали наготове заботливо раскалённые палачом крючья, щипцы, клейма, иглы...

Разин поймал сей воровской взгляд и тоже посмотрел на стол. Да так, словно прикидывал, с чего начнут и чем кончат. Звякнув цепью, левой рукой подпёр атаман голову.

   — О чём же ты думать взялся, Степан Тимофеевич? — вырвалось у Матвеева невольное слово, и услышал в голосе своём заискивающую почтительность. Это к вору-то!

   — О жизни, боярин.

Ужаснулся Артамон Сергеевич: «О жизни он думает! О какой жизни? О дыбе, о крючьях?..»

   — Ты — что же? — Голос малодушно дрожал. — Ты — что же, надеешься... на кого-то?

   — Нет, боярин! Какие надежды?! Я — ваш. Жизнь, сидящая во мне, надеется. Кровь надеется... — улыбнулся. — Сатана надеется. Вы ведь и теперь боитесь Разина. Вокруг башни небось целый полк сторожей.

Артамон Сергеевич вскинулся, а сказать нечего. Царь указал разместить в Кремле не полк, а три полка.

   — Страх ваш не пустой, — сказал Разин и зевнул, хотел, видно, потянуться, да спина — сплошная рана. Ещё раз зевнул. — За меня отомстят полной мерой.

   — Да кто? Кто?! — закричал, пытаясь подавить невольную зевоту, Артамон Сергеевич и — зевнул, зевнул. — Кто, спрашиваю, мстить будет? Кому?!!

   — Народ, боярин, отомстит. Казаков царь прикормил, а для народа кормилец у вас — кнут.

   — Бунты ещё зимой усмирены. — Матвеев сдвинул брови: чего ради в спор вступать с проклятым разбойником.

   — Астрахань по сей день моя. И народ — мой.

Матвеев сокрушённо покачал головой:

   — Степан Тимофеевич, в твоём ли положении петушком шпорой землю грести? — и окликнул палачей: — Готово ли у вас?

   — Вижу, заспешил ты, боярин, — спокойно сказал Разин. — Дело-то у нас и впрямь нешуточное. Тебе пытать меня, мне терпеть. Погляди, погляди, красно ли железо? Кожа-то у меня не дворянская, не прожжёшь сразу.

   — Подогрейте ваши орудия! — усмехнувшись, приказал Матвеев палачам и посмотрел на вора, как на воробья, растопырившего перед смертью пёрышки. — Кончилось твоё атаманство. Пора ответ держать. Вспомни, скольких ты воевод до смерти замучил?

   — Ни единого, боярин. Воевод всем миром судили. Иных народ жалел, на воеводстве оставлял. Правду сказать, таких сыскалось двое либо трое. Так-то, боярин.

   — Я не боярин. Я — Матвеев, управляю Посольским приказом.

   — Рад принять пытки от честного человека. Матвеева на Дону знают. Не чета Долгоруким.

   — Пыжишься? — Артамона Сергеевича трясло от предстоящего торжества — уже через минуту герой обмякнет, как половая тряпка, заскулит собакой, завизжит... Но Бог в сердце сказал: «Я — Жизнь. Я дал человеку совершенное тело и любящую душу. Как ты смеешь калечить и убивать Моё?» Тотчас и сатана закопошился в черепе: «За царскую службу слуга не ответчик». — «Я ухожу от тебя», — сказал Бог, покидая сердце царского слуги.

   — На дыбу Степана Тимофеевича! — махнул рукой Матвеев. — Пусть сполна заплатит за невинно убиенных дворянских детей, за обесчещенных жён, за сожжённые родовые гнезда!