Столица на костях. Величие и проклятие Петербурга - [92]

У Гёте Фауст попадает в рай, вырванный у сатаны вмешавшимися силами добра. У него звучит вовсе не мотив страха перед знаниями, перед могуществом человека. Не смиренный, а гордый и мощный мотив:

Я предан этой мысли! Жизни годы

прошли не даром; ясен предо мной

Конечный вывод мудрости земной:

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день за них идет на бой![145]

Но сюжет все равно — народный, а вовсе не Гёте. Что за ним? Не буду доказывать, что и вправду жил такой человек — Фауст (хотя вроде бы есть и этому свидетельства). Но ведь не один и не два ученых XVI, XVII века испытывали сильнейший соблазн: познав, как ограниченны их знания, как мало отпущено силам человеческого разума, прибегнуть к совсем другой силе. Сколько из них не удерживались, раскладывали железный шестиугольник, читали заклинания Каббалы — судить не берусь. Так же не берусь судить, какие последствия имели их магические действия — наверное, большинство так и сидели перед пустым шестиугольником, бормоча допотопные глупости. Но ведь у кого-то, наверное, и возникало внутри шестиугольника НЕЧТО…

Легенды — дым, но был ведь, наверное, и огонь — даже если огня было совсем немножко, а дымовая завеса громадна.

Так же трудно разделить старый испанский «жутик» про дона Хуана и бессмертные творения Проспера Мериме[146] и А.С. Пушкина[147]. Но и за этими литературными произведениями, и за десятками других, менее талантливых и потому менее известных, стоят средневековые испанские легенды, народное предание о человеке, слишком близко подошедшем к грани, разделяющей наш мир и мир зла.

Что в этих легендах и насколько соответствует действительности, трудно сказать. Действительно ли дон Хуан происходил от благочестивых родителей и учился в университете в Саламанке? Был ли в его жизни случай, когда он попросил огня у человека, шедшего по другому берегу реки Эбро, и это существо протянуло через всю реку (примерно 150 метров) вытянувшуюся, как резиновая, руку со своей сигарой? Действительно ли дон Хуан прикурил от сигары дьявола, вежливо поблагодарил его и пошел дальше?

Ручаться за точность такого рода историй трудно, но если есть густая дымовая завеса, если она держится столетия — то, наверное, есть за этой завесой хотя бы маленький язычок живого красно-желто-синего огня.

Так же точно и с легендами о посмертной жизни Петра I.

Уже в 1729 году ходил по Петербургу не особенно приятный слух: что в высокую воду, при ветре с залива и в ненастье шатается по берегам Невы (набережной тогда еще не было) высокий человек с дубинкой в руке, с безумно горящими глазами.

Встретить этого беса можно было и зимой: особенно в метель, в пургу. Чаще всего видели существо тоже на берегах или на тропинках, ведущих через лед Невы. Передавали, что лица его разглядеть невозможно, он кутается в широкий плащ, а из-под плаща так полыхают, горят сатанинским огнем глаза, что черт разглядеть невозможно. Говорили еще, что голова у этого создания крохотная при огромном росте и длинных, цепких руках.

Ручаться за правдивость этих историй я не стал бы, но, во всяком случае, истории эти рассказывались в 1730—1770-е годы, еще до появления Медного всадника. Говорили, что великан зашибает встречных дубинкой, а если кого-то не бьет до смерти, то этим-то хуже всех — встреча с призраком Петра I предвещает несчастье, преждевременную смерть самых близких людей. Если ты, не дай тебе Бог, столкнулся с Петром, и он не прикоснулся к дубинке, только зыркнул на тебя кроваво-красными бесовскими глазами, то беги изо всех сил домой, беги сразу же, торопись, если хочешь успеть проститься с дорогими тебе существами.

Мифология Медного всадника

В 1782 году в Петербурге появился Медный всадник, и тут же соответствующие истории стали связывать именно с ним. Конечно, «Медный всадник» Александра Сергеевича Пушкина — это авторское литературное произведение, бессмертие которого зависит уже от талантливости автора, а не от свойств народной легенды. Но Пушкин-то опирался именно на легенду!

По крайней мере, с самого начала 1790-х годов известен этот пласт городского фольклора: памятнику Петру приписывали способность срываться с постамента и скакать по городу в поисках кровавой жертвы. Происходило это, как нетрудно догадаться, в темные осенние ночи, когда ветер гнал воду из залива в Неву, грозя наводнением, а низкие тучи сеяли дождь и не пускали к Петербургу свет звезд. Страшный всадник, если верить легендам, отправлялся на охоту и в метель, в пургу, когда декабрьский день продолжался считаные часы, и жители Петербурга почти все время жили при свете тогдашних, очень несовершенных фонарей и свечей. Правда ли это? Неправда ли? Тоже очень трудно сказать, непросто различить блеск огонька за дымовыми пластами.

Главное — задолго до пушкинского «Медного всадника» поговаривали в Петербурге о том, что в высокую воду, в сильные осенние шторма или в зимнюю вьюгу памятник Петру срывается с постамента, скачет по городу, и якобы даже видели трупы раздавленных чудовищным всадником. Правда? Выдумка? Но, во всяком случае, легенда была, а кое-какие остатки ее живут в городе и до сих пор; Пушкин писал, основываясь на легенде.