Столица феодоритов - [7]

Рассматривая многие из них с фортификационной и технической стороны, увидим (хотя бы на примере того же Мангупа), что в кладке их стен и башен не менее чем два строительных периода, которые резко различаются рядом хорошо заметных признаков. Например, в более ранних известковый строительный раствор розоватый, с примесью цемянки, в поздних же кладках — серый, приготовленный на чистой извести. Кроме того, ранние стены Мангупа (около VI в.) были сложены из правильно отесанных квадров,[10] а более поздние, либо из бута, либо из относительно крупных камней с прямоугольной и гладкой лицевой стороной, но с других сторон грубо околотых, часто в виде тупых, неправильной формы клиньев, утопленных в забутовке.

Остатки стен раннего Мангупа, Каламиты, Сюйренской крепости, Баклы и некоторых других укреплений можно сопоставить с раннесредневековыми стенами и башнями Херсона. Нетрудно заметить значительное сходство между ними в техническом и фортификационном отношении. Правда, стены Баклы и Каламиты сооружены как будто бы раньше мангупских, а Сюйренской крепости и прочих — несколько позже, однако все эти укрепления в целом почти синхронны, и их выделяют в особую группу свойственные им признаки византийского зодчества. Все они, если не впервые созданы, то перестроены и усилены в период расцвета Византийской империи и ее максимального влияния в Таврике, т. е. в VI–VIII вв. В те времена, когда византийский Херсон еще главенствовал над Таврикой и ее, так называемыми климатами (большими укрепленными поселениями горных районов), крепости, что стояли на путях к Херсону из диких степей и варварских предгорий полуострова, очевидно, могли играть для него роль предмостных укреплений. Вполне возможно, что сооружались или усиливались они при содействии византийских военачальников и даже руками херсонских каменщиков. Наибольший размах этого военного строительства приходился, по-видимому, на VIII–IX вв. — время учреждения в Таврике Херсонской фемы[11] (позже — фемы климатов), призванной подкрепить ставшую шаткой политическую и хозяйственную византинизацию полуострова. Вполне вероятно, что в период устройства фемы ближайшие к Херсону укрепления составляли как бы его свиту.

Сравнивая небольшую группу этих, по существу византийских, крепостей с современными им укреплениями «глубинной» Таврики — в гористых верховьях рек Черной, Бельбека, Качи, Альмы, Салгира, на Южном берегу, мы увидим разительный контраст между теми и другими. Укрепления второй, более многочисленной группы, как правило, мельче, слабее и примитивнее построены. В фортификационном же и техническом отношении даже крупнейшие из них, как, например, Эски-Кермен, сохраняют оригинальные и самобытные черты, которые, быть может, идут от местных таврских и скифских оборонительных сооружений. В них можно наблюдать не только пережитки общинно-родовых военных и технических традиций, но в ряде случаев и преемственность в прямом смысле слова: по археологическим данным, многие из средневековых укреплений Таврики стоят на основаниях древних укрепленных убежищ.

Исключения не составил и Мангуп, где тоже найдены следы обитания поздних тавров. Однако ими не было положено здесь ни одного камня. Это укрепление в своем первоначальном виде (VI–VIII вв.) — продукт довольно высокой для того времени строительной техники.

Хозяева больших укреплений, главенствующих над целыми районами Таврики, разумеется, были важными — по местной мерке — персонами. По-видимому, они ощущали себя хозяевами или, по крайней мере, неограниченными распорядителями территорий, как бы вверенных их попечению неизбежным и естественным ходом вещей. Себя и друг друга хозяева эти именовали «господами» (domini) — на средневеково-латинский манер, или «дука» — по-гречески «владетель», "предводитель". Византийское звание «дука», известное по ряду крымских легенд, приставало, очевидно, к тем из них, чья военная деятельность в Таврике была наиболее активной. Некоторые из них, вероятно, стали со временем византийскими служащими — топархами (правителями) территорий, прилегавших к Херсону и входивших в "фему климатов".

Среди немногих письменных источников, прямо повествующих о крымских делах, имеется такой, как "Житие святого Иоанна Готского"⁸, епископа приморской и горной Таврики. Иоанн — вполне реальное историческое лицо, видный церковно-политический деятель своего времени. Его «житие», написанное, как полагают специалисты, в X в., рассказывает о людях и событиях 70-х годов VIII столетия — о восстании местного населения против хазар. В нем, хотя и бегло, но с достаточной определенностью, показана политическая роль одного из таких "господ"⁹.

Господин Дороса

К сожалению, нам придется оставить в стороне увлекательнейшее исследование столь романтического памятника, как это «Житие». Ему посвятили не одну страницу крупнейшие историки-византологи, им и ныне продолжают заниматься ученые, в том числе советские¹⁰.

Ограничимся кратким пересказом его содержания. В 80-х годах VIII в. епископ Готской епархии «преподобный» Иоанн, формально подчиненный патриарху константинопольскому, был занят не столько духовными и мирскими делами своей епархии, сколько внешней политикой. Архипастырь сей весьма энергично вмешивался во все, что происходило не только в Таврике, но и далеко за ее пределами. Ярый иконопочитатель, сподвижник старой ханжи и жестокой интриганки императрицы Ирины, возглавлявшей в империи эту политическую и церковную партию, Иоанн играл активную роль в борьбе против иконоборческого правительства. Боролся епископ, в сущности, за независимость от государства церковных и монастырских владений, за ту феодально-теократическую систему социального устройства, которую проповедовала православная церковь. Вокруг него, надо полагать, группировались в Таврике (в первую очередь в Поморье, где жил он сам) беженцы-иконопочитатели — монахи и миряне различных рангов и социального положения. Рядом с героем «Жития» предстает и фигура некоего, в источнике безымянного, но явно стоявшего с епископом наравне «господина» Дороса — важного укрепленного и населенного пункта, захваченного хазарами около 787 г.