«Столетья не сотрут...»: Русские классики и их читатели - [44]

И вот мы все призваны эту тайну разгадывать.

И как Германн, проникший в спальню графини "Пиковой Дамы", стою перед городом нашим и Всадниками его и умоляю:

Откройте вашу тайну! <…>

И спрашивая о тайне Великую Блудницу нашу, я боюсь, как бы не произошло бы то же, что мне причудилось в летнюю белую ночь, как бы Блудница Великая красавица не оказалась бы "Пиковой Дамой". На игральной‑то карте Пиковая Дама — красавица, но вдруг "Пиковая Дама прищурилась и усмехнулась".

"Необыкновенное сходство поразило его.

— Старуха! — закричал он в ужасе"". Приблизительно те же образные соответствия бросились в глаза в 1923 году другому Иванову, Разумнику Васильевичу (1878—1945), известному под псевдонимом Иванов–Разумник. Не слишком превосходя своего однофамильца в ясности изложения (да и было ли возможно четкое и последовательное описание навязчивых, но мерцающих в петербургском тумане ассоциаций?), Иванов–Разумник утверждал: "…этот Герман — сам Петр, один из ликов его: воля, противоставленная стихии. С годами Герман измельчает и превратится в "байронического" героя "Возмездия", уже опошленного, обезволенного ("пожалуй, не было, к несчастью, в нем только воли этой…"), в затравленного и безвольного в своей борьбе со стихией героя "Петербурга"; с годами, направленными в прошлое, он вырастает до размеров "колоссального лица", побеждающего стихии, до размеров "того, чьей волей роковой над морем город основался…". Тогда вместо Германа мы получим Петра, вместо "Пиковой дамы" — написанного в те же месяцы, быть может в те же дни, "Медного всадника""[160].

Мы уже предупреждали читателя, что весь этот фейерверк ассоциаций смог рассыпаться по страницам книг "серебряного" века лишь после того, как опера Чайковского оказала "Пиковой даме" Пушкина родственную протекцию, громко напомнив нашей культуре о существовании своей полузабытой соименницы. Однако при этом влияние оперы было столь велико, что она не только напоминала, но иной раз и невольно препятствовала воспоминанию о пушкинской повести.

В 1976 году, в и по сей день лучшем отечественном издании поэтических произведений Анны Ахматовой, было впервые напечатано следующее, предположительно датируемое 1958 годом, стихотворение:

От меня, как от той графини,

Шел по лесенке винтовой,

Чтоб увидеть рассветный, синий,

Страшный час над страшной Невой.

Готовивший книгу замечательный русский филолог Виктор Максимович Жирмунский (1891 —1971) пояснил в комментарии: "Первые строки намекают, по–видимому, на постановку В. Э. Мейерхольдом "Пиковой дамы" Чайковского в Малом оперном театре (1935), где в спальню графини спускалась крутая винтовая лестница". Но обращение к пушкинскому тексту не менее четко проясняет трагический смысл четверости–шия. Достаточно вспомнить указания Лизаветы Ивановны Германну ("В спальне за ширмами увидите две маленькие двери: справа в кабинет, куда графиня никогда не входит; слева в коридор, и тут же узенькая витая лестница; она ведет в мою комнату") и обстоятельства, при которых он этими указаниями воспользовался ("…я сейчас от нее. Графиня умерла"). Здесь, пожалуй, невозможно с точностью различить источник, к которому отсылает читателя Ахматова, — опера и повесть равновероятны[161]. Жирмунский, конечно, превосходно помнит пушкинский текст, но его культурные представления складывались в 1900—1910–е годы, и опера для него навсегда первична.

Итожа художественные достижения русского символизма в цитированной книге "Вершины: Александр Блок, Андрей Белый", Иванов–Разумник огласил заодно и важнейшие результаты, добытые культурой первой четверти нынешнего века при чтении[162] пушкинской повести: "Чайковский и Достоевский оба поняли "Пиковую даму" одинаково. Музыка Чайковского жутко вскрывает смысл пушкинского "анекдота": смерть, тлен, небытие, кошмар, марево, сон — вот его основы". Здесь точно поименованы те, кто побудил отыскать повесть в чулане с забытым книжным старьем, и точно назван главный результат ее второго рождения: общество нащупало в пустом, как казалось, "анекдоте" биение смысла.

* * *

Смысл настоятельно требовал незамедлительной интерпретации. Однако уже первые опыты интерпретаторов показали, что путь осмысления пушкинской повести будет труден и извилист, ступившего на него ожидают сладостные читательские галлюцинации и мучительное блуждание среди бесконечных миражей, показавшиеся вдали оазисы смысла будут постоянно рассеиваться по мере приближения, а при всем этом успех экспедиции вовсе не гарантирован. Вернее, если положить себе целью отыскание единственной и очевидной для всех идеи, гарантирован неуспех.

Первым литературоведом, посвятившим "Пиковой даме" отдельное обстоятельное исследование, был М. О. Гершензон. Его работа напечатана в 1910 году в четвертом томе роскошного издания Пушкина, выходившего под редакцией С. А. Венгерова. Говоря о "Порядочном человеке" Я. П. Буткова, мы приводили воззрение Гершензона на основную идею пушкинской повести, теперь остановимся на некоторых частных итогах его статьи. Ученый настаивал на искренней любви Германна к Лизавете Ивановне и повторил это утверждение, перепечатывая работу в своем сборнике "Образы прошлого" (М., 1912. С. 74). С подобным взглядом не мог согласиться литературовед А. Б, Дерман, восклицавший впоследствии в некоторой растерянности: "Умный, широко образованный человек, вероятно десятки раз перечитавший эту ясную, как день, повесть, пропагандист системы "медленного чтения" художественного произведения, при котором не должно пропасть ни одно слово текста, в ответственном издании, в предисловии к тут же помещенному произведению, вычитывает из него прямо противоположное тому, что в нем с непререкаемой ясностью сказано!"