Столб словесного огня. Том 2 - [4]

Насыпем в глиняный ликиф,

Где птица вечности – павлин,

И Агнец Божий, и дельфин,

И между лозами Амур

Хитро сокрыты под глазурь;

И драгоценный черепок

Поставим смело на челнок;

Раздастся колокольный звон,

И тихо тронется Харон.

3 февраля

II

Как дикий Иоанн Предтеча,

Пророк – пустынник и теперь,

Но не приходит издалече

Грехами отягченный зверь,

И в синеструйном Иордане

Не омывает плоти явь,

И Агнец только в Иоанне

Узрит поруганный устав.

III

Нет истины нерукотворной

И ложен творчества Завет,

Но, слову вечности покорный,

Священнодействует поэт.

И потому алтарь Господень,

Где раздается плотский вой

Циничного познанья своден,

Он очищает бечевой!

18 февраля Феодосия

ГОЛУБОЙ ПИР

I

Сегодня опять благосклонно

Роняют вокруг чудеса

Мечты голубые затоны,

Зовущие вдаль небеса.

Сегодня опять в небосклоны

Воздушный кузов корабля

Уносит на юте «Беллоны»

На пир голубой короля.

Овечек едва лишь рожденных,

Кудрявых, атласных руна,

Из бледных кораллов кессоны,

Фестоны червонного льна,

Громадные, страстные груди

Красавиц в лазурной фате,

Жерла озлобленных орудий,

Мессии на алом кресте,

Колонн голубых канелюры,

Луга золотых орхидей,

Твердынь грозовых амбразуры

И радуги пестрых цепей, –

Державному нищему нужны

В очей ненасытливый трюм:

Без них он, калека недужный,

Как сокол в неволе, угрюм!

II

Вот, вот он, синий, синий, синий,

Слегка колышимый ковер,

Разостлан до незримых линий,

Что отуманивают взор!

Лишь слева пояс пурпуровый,

Из глины низкая коса,

Врывается стрелой суровой

В лазоревые чудеса,

Да в синей чаше серебристой

Струей влюбленная камса

Кипит и блещет, как монисто,

Как лунной пряжи полоса,

И серебристая чуларка

Фонтаном плещется вокруг,

Но ни одна рыбачья барка

Не простирает смертный круг.

Зато, о Боже, снег крылатый,

Вихрясь на миллионах крыл,

Оставил синие палаты

И всё подоблачье покрыл;

Зато, о Боже, покрывало

Легло на свежую лазурь

И мерно в волнах колыхалось,

Как незастывшая глазурь;

Зато, о Боже, диадемы

Ты обронил из чайных роз,

Цветочной пылию Эдема

Покрылся голубой наркоз!

III

Нет, не покрывало Божье

И не блестки диадем,

Не снежинки синю ложу

Попадаются в ярем:

То крылатой, хищной братьи

Распростерлись тенета,

То последнее объятье

Пред потерей живота.

Острокрылые могилки,

Двухклинковый ятаган,

Альционы, звонокрылки,

Черноперистый баклан

Завихрились, запрудили

Бирюзовы небеса

Бриллиантовою пылью,

Как метелиц волоса.

Сколько их! Считай-ка звезды,

И червонный колосок,

И усопших на погосте,

И зыбящийся песок!

Ах, с алчбою человечьей

Альционы в серебро

Погружаются по плечи,

И священное нутро,

Цель разбойничьих крылений,

Цель, быть может, и всего,

Туком дышащих мгновений

Наполняется легко!

IV

Не подобен ли белым пиратам

Необъятный Создателя мир,

И не правит ли туком проклятым

Мирозданье нелепейший пир,

И не мне ли назначен символом

Альбатрос, проглотивший кефаль,

Что трепещет в кишечнике голом,

Альбатрос, уносящийся вдаль;

И не я ли в груди, как Везувий,

Создают от тоски и огня;

И не я ли в искривленном клюве

Уношу золотое агня;

И не я ли всю рать альционов,

И сребристую в волнах камсу,

И земных и забережных тронов

Драгоценности в гроб унесу;

И не я ли, как хищник вселенной,

Поглощаю из края и в край

И прошедший, и мир нерожденный,

И крылатыми созданный рай,

Поглощаю в грязи у дороги,

Ненасытный, голодный всегда,

Но уж насмерть усталые ноги

Не расправит иллюзий узда!

17–18 февраля Феодосия

ВЕРСТА ПРИДОРОЖНАЯ

Один, как верста придорожная,

Стою я в краю гололедицы,

Но жизнь мне постыла острожная

И ласки седые метелицы,

Но песнь надоела мне горькая

Плетущихся мимо острожников,

И жду не дождуся лишь зорьки я, –

Забыл меня, бедного, Боженька!..

Настанет весна, это знаю я,

Приходит нередко болезная,

Зачем-то душою оттаю я,

Польется и песнь безнадежная!

Ах, сколько допето напраслины

Над миром, холодным покойничком!

Ах, сколько в игольчатом паслене

Сожгло мотыльков моих солнышко!

Не лучше ль забиться мне в петлице,

Как окунь, висящий на удочке,

Не лучше ли Деве-Метелице

Навеки склониться на грудочки?!

19 февраля Феодосия

РИЗЫ

Кольцо яремное на шею не ложится

Тому, кого Господь по странному капризу

Одел уже с утра в серебряную ризу.

Пускай он навсегда израненная птица:

Ему печали явь сокроют занавески

Лазоревых небес и слова арабески.

И даже под бичом надсмотрщиков тюремных,

И даже на дыбу, без чести и без шлема,

Ему не изменить видение Эдема.

Вся грязь вселенной, весь позор деяний темных

Не захлестнут лазурь и не повергнут вниз

Ушедшего туда в мерцаньи Божьих риз!

19 февраля Феодосия

ОБЛАКАМИ КРЫЛЯЩИЙ

I

Себе я дважды, трижды первый,

Себе я Альфа и Омега,

Хотя мои больные нервы

Готова черная телега

Везти на краюшек могилы,

Где смерти ящик шутовской,

Встряхнув расползшиеся жилы,

Опустят в яму на покой!

Пустое! Уж не раз на донце

Я опускался почему-то,

И почему-то краше солнце

Опять всходило чрез минуту,

И почему-то я всё то же

Безумие благовещу,

И, сызнова на то похоже,

Я крылья в вечность опущу

Из подземельной колыбели

И двинусь обновленным в путь,

И бирюзовые свирели,

Которых жизненная муть,

Которых скорбь еще ни разу

В веках коснуться не могла,

Опять священному экстазу

Отпустят смело удила,

И светлозарнейшая песнь

Сожжет действительности плесень,

И я немеркнущую душу

Волнам безбережным отдам

И плача ритмом не нарушу

Голубокрылый Божий храм!