Стоим на страже - [86]

— Да что вы, боцман, как сорока, до срока лес будоражите? — строго заметил я. — Тяжело будет матросу верхнюю вахту нести — переведем вниз. А пока не имеем права его обижать.

— Чует моя душа, — не унимался мичман Великий, — смухлевал он чегой-то в метриках, годок себе прибросил…

— Постой, постой, — с усмешкой взглянул я на него. — А сам разве в сорок четвертом два года себе не приписал?

— Вспомнили тоже!.. Тогда была война!

— Война не война, а в своих грехах других подозревать не следует.

— Как же я ему штормовой комплект подберу? — продолжал свое боцман. — Где сапоги тридцать пятого размера достану, бушлат ему под стать?

— А вы берите ему бушлат на вырост, боцман.

В круговерти лодочных будней вопрос о необычном новичке вскоре утратил свою остроту, но я все же старался не упускать парнишку из виду.

— Ну, как, обмундировали сигнальщика, боцман? — спросил я Великого несколькими днями спустя.

— С грехом пополам, товарищ командир. На ноги полкилометра портянок наворачивает, а рукава штормовки в три шлага закрутил.

— А если серьезно, каков он в деле?

— Старается, товарищ командир. Только ершист больно. Как-то спрашивает его один из ребят: «Неужто ты в самом деле до службы на заводе токарил?» А Яров ему в ответ: «Не все же такие, как ты, токаря по мягкому металлу — по хлебу и салу».

— Что ж, значит, есть у парня характер. Только сильно зарываться ему не давайте.

— В моей команде языкастые не в почете, товарищ командир.

Спустя время боцман принес мне на утверждение расписание сигнальных вахт и, помявшись, предложил:

— Может, пожалеем Ярова, товарищ командир, через сутки будем ставить? Боюсь, не вытянуть ему трехсменки…

— Он сам вас просил об этом?

— Нет, не просил. Я по собственному разумению. А то такие шплинты, как он, нос выше головы задирают.

— Вот и проверим в море, гордыня у него или настоящая гордость…

Поздно ночью мы отошли от пирса. Мимо неторопливо проплывала темная полоска боковых заграждений. Рейдовый буксир просигналил нам вслед: «Счастливого плавания».

Утром следующего дня встали на якорь на внешнем рейде. Было до удивительности тихо, только чуть колыхалось серое, как расплавленный свинец, море.

Я стоял на мостике.

— Гляньте, товарищ командир, — сказал мне мичман Великий, махнув рукой в сторону гор. — Чтой-то небо хмурится! Не иначе ураган идет!

В душе я посмеялся над страхами боцмана: был полный штиль, из рваных ватных облаков, лениво ползущих по небу, сеялся мелкий снежок.

Но все же так, на всякий случай, я приказал каждые полчаса докладывать об усилении ветра. А сам спустился вниз, в свою каюту.

Я не дождался даже первого доклада. Лодку резко тряхнуло и повело в сторону.

Через минуту я уже был наверху и, глянув вокруг, не поверил своим глазам. Обстановка изменилась, словно картинка в калейдоскопе. Все вокруг приняло мрачную окраску. Пронзительно свистел ветер, было видно, как он мчался от берега, срывая пенные клочья с ощетинившегося гигантским ершом моря.

Через пару минут лодку по рубку начали окатывать короткие, крутобокие волны, их пенные языки лизали мостик. Натягиваясь струной, резко хлестала по корпусу выбираемая якорная цепь.

У переговорной трубы стоял мичман Великий.

— Товарищ командир, это вахтенный офицер дал команду сниматься с якоря! — прокричал он мне на ухо. — Надо уходить мористее, не то выбросит на камни! Такое здесь бывало не раз!

Я не успел ответить, как в носовой надстройке что-то хрястнуло.

— Застопорена выборка якорь-цепи… — поступил тревожный доклад из носового отсека.

— Я мигом… выясню, в чем дело! — крикнул боцман и на одних руках съехал вниз по поручням вертикального трапа.

Вскоре, взъерошенный и озабоченный, он появился наверху.

— Цепь накручивается на брашпиль! — доложил он.

— Приготовиться расклепать! — приказал я ему.

— Есть! — Великий ринулся на палубу.

Накатившийся вал сбил его с ног, но боцман успел схватиться за стальной трос ограждения.

— Пошлите ко мне матроса Ярова! — Мичман пытался перекричать свист ветра и клекот волн. — Ярова сюда!

В нервном напряжении я не сразу понял, почему именно новичка Ярова требует к себе в помощники боцман. Стало ясно, когда увидел наверху его щупленькую фигурку, обвязанную бросательным концом.

Двое людей, разные, будто Пат и Паташон, поддерживая друг друга, возились возле самого форштевня. Многотонные громады волн, готовые смять все на своем пути, обрушивались на них с таким шумом, что у нас, стоящих на мостике, замирали сердца. Но скатывалась вода, люди подымались — и мерный стук кувалды вновь сотрясал палубу. Наконец стальная лючина вскинулась на гребне волны и скрылась в пучине.

А боцман с Яровым уже были в надстройке. И только когда загромыхала, задергалась якорная цепь, я понял замысел мичмана Великого. Он решил спасти лодочный якорь, с помощью ломика вручную направляя звенья якорь-цепи в горло цистерны. Втиснуться в узкую полость между палубой и цистерной мог только человек комплекции Ярова.

Я представил себе, как он лежит сейчас на боку, вытянув в мучительном напряжении руки, жидкая грязь стекает на него, а он не может даже вытереть лицо. Разве под силу такому, как он, выдержать эту нечеловеческую нагрузку? Ослабнут руки, вывернется ломик, и… Я даже закрыл глаза, чтобы отогнать непрошеную мысль.