Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей - [97]

Из Ессентуков мама присылала мне цветные открытки. На одной — явно дореволюционный сюжет: в конюшне лошадь заглядывает за перегородку, а там стоит большая корзина, в которой лежат на сене три щенка, а рядом их мать, охотничья собака, подняла морду и смотрит на лошадь, как будто собирается залаять. Две открытки изображали котят, стоящих на задних лапах, в ботинках, штанах и платьях. Морды и хвосты серые, а одежда и пейзаж раскрашены, и может быть, оттого, что их выбрала мама, открытки совсем лишены пошлости. Мама пишет, что специально для меня покупает эти открытки в парке, и спрашивает, нравятся ли они мне.

Последние две открытки из Ессентуков, простая — Марии Федоровне, с картинкой и в конверте — мне, обе о возвращении и о том, чтобы мы приехали встречать ее на вокзал. «Надеюсь, если погода будет хорошая и Вы здоровы, увидеть Вас на вокзале. Жду не дождусь этого!» Мне мама повторяет номер поезда, вагона, час прибытия, полагаясь уже на мою память и внимание столько же, сколько на Мариифедоровнины. «Поезд должен прийти в 1 час, но часто запаздывает, поэтому Вы с М.Ф. вооружитесь терпением и не волнуйтесь, если поезд опоздает на час. Пока посылаю тебе открытку, на которой изображено, как вы меня встречаете». На подкрашенной открытке изображен поезд из трех вагонов с паровозом. Из вагонов высовывается множество зайцев. Самому большому мама подрисовала чернилами очки и подписала «мама» и по бокам дважды «VI» (чтобы еще раз напомнить номер вагона). Недалеко от вагона еще зайцы (все они одеты как люди): один с рюкзаком, зайчиха в юбке и кофте, над ней красный шар на веревочке и она держит за руку маленького зайчонка-девочку в красном платье, под зайчихой подписано «М.Ф.», под зайчонком — «Женя». А для Натальи Евтихиевны нашлась не очень подходящая зайчиха, склонившаяся вместе с зайцем над коляской с младенцем. Мама приехала в выходной день 30 сентября. Странно, что встречу я стараюсь вспомнить, а ведь она была для меня приключением и радостью. Я смутно припоминаю, что мы с Марией Федоровной стоим на перроне и я жду, что мама приедет совсем не такая, как до Ессентуков, она идет, но совсем не изменилась, и у нее усталый вид.

Мама везде, где только открывалась возможность, с удовольствием раздавала щедрые чаевые. Она всегда подавала милостыню нищим. И еще она любила делать подарки. Я тогда не думала о том, что маме, может быть, приятно заходить в магазины, выбирать то, что нам доставит удовольствие, что ей, наверно, нравится покупать там, где есть дешевые, доступные и симпатичные вещи и где нет очередей.

Подарки мамы были, как и она, округлыми, и из близкого к мещанскому вкусу она выбирала то, что получало — оттого ли, что прошло через ее руки, — ее характер, как, например, сидящий тигренок с неподвижными лапами — диванная игрушка или последняя бумазейная собака с пчелой на пружинном хвосте.

Я не помню, что мама дарила Наталье Евтихиевне, иногда это были просто деньги. А Марии Федоровне, помимо существенных подарков, она подарила две одинаковые брошки с головками собак, борзой и сенбернара. И костяную резную брошку, народное изделие. Мария Федоровна прикалывала брошки у основания стоячих воротников своих кофточек.

Мария Федоровна пила кофе из большущей чашки, высокой, как кружка, но пузатой и сплошь в красных мелких розах. Чашка разбилась, и мама вместо разбитой купила другую огромную чашку, белую с большим голубым с золотом рисунком, но Марии Федоровне она не подошла, она не стала пить из нее кофе. Во время войны я пыталась продать эту чашку, долго ходила, держа ее в руках, по Палашевскому рынку, два-три человека подошли, перевертывали ее, смотрели марку и так и не купили.

Еще шкатулки: Марии Федоровне длинную, коричневую, с выжженными и раскрашенными избушками, с развешанным на веревке разноцветным бельем и с сидящими на лавке стариком и старухой; мне — или Марии Федоровне? — черная, на крышке зимний пейзаж: деревушка, изба, дым из трубы.

Мы все любили делать подарки.

Мама пила всегда из тонкой «кузнецовской» чашки со слабо выраженными гранями, на белом фоне очерченные светло-красными линиями цветочки, так что издали чашка казалась розовой (такие чашки назывались «ситцевыми»). Я решила, по какому-то поводу или без повода, подарить маме чашку, чтобы она пила из моей. Я присмотрела подходящую — около нас был магазин, где продавалась фарфоровая посуда, а Мария Федоровна дала мне деньги, три рубля с копейками. Я выбрала белую, расширявшуюся кверху, с небольшим узором-каймой и розой вверху, конечно, не такую тонкую, как мамина, но совсем не грубую. Я подарила ее маме, и весь следующий день она пила из этой чашки. Но только день, а потом вернулась к своей. Это меня обидело. Было ли в моем подарке что-то нарочитое, театральное? Может быть, мама могла бы иногда пить из моей чашки? Мне пришлось простить ей это с болью.

Мама передала мне оставшийся от старой жизни и пришедший из Италии или Франции насмешливый жест — «показывать нос», приложив большой палец одной растопыренной руки к носу, к мизинцу этой руки приставить большой палец другой, тоже растопыренной руки. Пальцы можно держать неподвижно, а можно ими помахивать, как любила делать мама. У нас это было не насмешкой, а веселой шуткой.